Варвара Горностаева — последние новости
Медведев: если Германия решит «арестовать» Путина, это будет равносильно объявлению войны 07:42
Politico: между Германией и Францией разгорелся конфликт из-за автомобилей и ядерной… 07:40
В Москве в крови двухлетней девочки нашли наркотики и алкоголь 07:38
Россияне сократили число покупок в категории товаров для домашних животных… 07:36
Медведев спрогнозировал рост товарооборота России и Китая до $300 млрд 07:32
Родители погибли, ребенок пострадал при пожаре в частном доме в Приангарье 07:30
Президент Примеры Тебас о руководстве Суперлиги: они хотят управлять европейским… 07:29
Медведев назвал Украину частью России 07:26
Медведев заявил, что Запад хочет дестабилизировать и разделить Россию на части 07:24
Экс-защитник «Барселоны» Иньеста: я не чувствовал, что клуб подкупает судей 07:23
Родина-мачеха: чем опасно дело «Нового величия»
Двух активисток «Нового величия» Павликову и Дубовик выпустили из СИЗО
РеалИспания
«У всех нас есть дети»: как матери маршировали за Павликову
Как прошел «Марш матерей» в Москве
РеалИспания
Вместо прекращающего работу фонда «Династия» будет создан фонд «Эволюция»
РеалИспания
«Эволюция» взамен «Династии»
Ученые объявили о создании нового фонда взамен «Династии»
РеалИспания
=»»>
28.05.2015
19:24
«Проблемы «Династии» отслеживают и анализируют»
Ученые: закрытие «Династии» осложнит приезд иностранных ученых
РеалИспания
NYT: книга о холокосте стала «неожиданной жертвой» кампании против свастики
РеалИспания
Бродский и пустота
Что нужно русской литературе, чтобы снова стать популярной за рубежом
РеалИспания
«Абзац» выделил гадкий перевод
Вручены литературные антипремии «Абзац» за 2011 год
РеалИспания
=»»>
14.03.2012
17:35
Литературная антипремия «Полный Абзац» досталась книге «Вы не гаджет. Манифест»
РеалИспания
Lagardere купила блокпакет «Азбуки-Аттикус»
Подразделение французской медиагруппы Lagardere Hachette Livre договорилось о покупке 25% плюс одна…
РеалИспания
Креативщики, авиационщики и туристы
Культура по четвергам
РеалИспания
Бывший главред группы «Азбука-Аттикус» открывает новые проект
РеалИспания
Самое важное для издателя – настаивать на своем
Фото: Слава ФилипповС Как появилось издательство Corpus?
АСТ (одна из крупнейших российских издательских групп.
– Прим. ред.) пригласила нас с Сергеем Пархоменко сделать что-нибудь похожее на «Иностранку» – сразу после того, как мы из нее ушли. У них был невероятный портфель лучших классических авторов, купленных по всему миру, но не было осмысленного подхода к изданию современной переводной литературы, конвейер был, а штучного производства – нет. Corpus должен был стать таким издательством внутри издательства – импринтом, если выражаться профессиональным языком. Начальники, которые нас позвали, сказали: делайте, как считаете нужным. Мы подумали и согласились. Это был 2008 год – начало кризиса. Сделать с нуля независимое издательство уже было невозможно. Еще в конце 1990-х годов с двадцатью тысячами в кармане можно было сделать шикарное издательство – сейчас уже нет. И не только потому, что денег надо несоизмеримо больше, а главным образом потому, что нужно иметь возможность распространения. Без этого никак. А у АСТ широчайшая сеть книжных магазинов по всей России.
Моя главная забота – обеспечить и защитить качество книг, причем это касается не только текста, но и бумаги, например.
Понятно, что большое издательство норовит все сделать подешевле, у него так устроена экономика. А я отвоевала себе делянку и слежу, чтобы мои книжки были сделаны особым образом. Впрочем, в Corpus работают поразительные люди – и редакторы, и остальные сотрудники, – и как-то само собой разумеется, что у нас такие книги.
С Как быстро стало понятно, что издательство состоялось?
Мы начали работать в начале 2009 года, первые книжки появились в сентябре к Московской международной книжной ярмарке. А к нашей любимой декабрьской ярмарке non/fiction у нас уже был «Подстрочник». И тут стало ясно, что Corpus состоялся. «Подстрочник» за собой поволок все. Я до сих пор не понимаю, как это получилось. Мы продали порядка ста тысяч экземпляров за полтора года. При том что первый тираж был четыре тысячи. И потом допечатывали раз пятнадцать. Когда я только собиралась «Подстрочник» издавать, самый главный мой начальник сказал: по-хорошему надо ставить три тысячи, но Варя так верит в эту книгу, что поставим четыре.
А через два дня тиража уже не было.
С Как книга попала к вам?
С режиссером Олегом Дорманом я была знакома давно, он блистательно переводил рассказы Вуди Аллена. Их публиковал журнал «Иностранная литература», а потом мы в «Иностранке». Когда мы встречались, он все время рассказывал про какой-то фильм, который он не может доделать уже много лет, потому что нет денег, что никто не хочет помочь, что отказали последовательно все телеканалы. В какой-то момент он вдруг позвонил и сказал, что нашел деньги на монтаж. Потом прислал диски с готовым фильмом и файл с текстом – сказал, что было столько времени (одиннадцать лет!), что он успел записать рассказ Лилианны Лунгиной и теперь можно сделать еще и книгу. И очень попросил сначала посмотреть фильм, а потом уже читать. Но мой сын Мотя как раз сломал проигрыватель, и я все-таки начала с текста. Прочла и поняла, что надо немедленно эту книгу делать. Есть такие книги – редкое счастье издателя, когда не думаешь ни о чем: ни о составе аудитории, ни о конечном тираже, ни о том, как именно ее продвигать, а только о том, что ее надо сделать.
Потом я посмотрела фильм, и он меня поразил. Позвонила Григорию Чхартишвили, дала ему посмотреть, он посмотрел, позвонил Парфенову, тот тоже посмотрел и понес фильм на канал «Россия». Книга «Подстрочник» уже полтора года лежит в книжных магазинах на видном месте и будет лежать еще долго, я думаю.
С Ее купили иностранные издатели?
Ее купили поляки и вроде бы, пока не знаю точно, собираются купить шведы. История Лилианны Лунгиной, конечно, очень здешняя. После выхода книги нас совершенно завалили рукописями с мемуарами. В какой-то момент просто не знала, куда деваться, они падали и падали мне в почту. И кое-что мы нашли. Вот, например, только что вышли замечательные воспоминания Нины Шнирман «Счастливая девочка».
С В советское время бытовало мнение, что мы читающая нация. Сейчас можно так сказать про нас?
Ну, несколько лет назад, например, польский книжный рынок был больше. Сейчас читать стали больше, но вопрос в качестве этого чтения.
Приходишь в магазин Waterstone’s какой-нибудь (сеть книжных магазинов в Англии. – Прим. ред.) или в любой книжный магазин в Париже или Нью-Йорке, смотришь, что на полках стоит, и понимаешь, что там читают совсем иначе. Нельзя сказать, что нет углов с каким-то мусором, но это именно углы, а не большая часть магазина. Но, с другой стороны, и у нас мусора становится меньше.
С Так что, больше не печатают миллионными тиражами всяких детективных писательниц?
Существенно упали тиражи таких книжек. Это, между прочим, совпало с кризисом. И неслучайно. Кризис сыграл роль «санитара леса». Книжки качественные остались на месте, их не стали меньше читать, а продажи легковесной литературы упали. Видимо, потому, что, когда денег становится меньше, человек думает, на что их потратить. Так происходит отбор. Я эту тенденцию обсуждала с иностранными коллегами – они говорят то же самое: хорошие книжки не пострадали почти, а массовая литература сильно упала.
С Вообще сильно отличаются западные издательства от российских?
Очень отличаются! Но история с издательствами здесь развивается в правильном направлении.
Мы, в общем, движемся куда надо, но медленно и вслепую, и у нас нет стольких полезных инструментов. Несколько лет назад я получила стипендию Эйзенхауэра и поехала на два месяца в Америку. По условиям этой стипендии я получила возможность два месяца общаться с профессионалами в моей области. Я написала себе программу. С кем я только не встречалась: с большими, с маленькими издателями, с журналистами, с редакторами, с агентами, с независимыми издателями, с конгломератами, я пропахала там все. Это очень интересно и, главное, страшно полезно. До этой стипендии мне казалось, что у нас все по-другому, что мы почти ничего не можем взять на вооружение, я считала, что подходы очень разные, аудитории очень разные, профессиональные навыки очень разные и все другое. В результате я поняла, что это не так. Хорошие издатели везде совершенно одинаковые. У них просто разные опять же наборы инструментов, разное материальное обеспечение, но мозги у этих людей устроены ровно одинаково во всем мире.
С Есть общее ощущение, что художественная литература уже надоела и все вокруг читают нон-фикшн.
Это действительно так?
Да, так и есть. Мы просто повторяем мировой опыт, там уже давно это происходит. Нон-фикшн продается вровень с художественной литературой. У нас этот процесс начался года два-три назад. Невероятно вырос интерес к научно-популярной литературе – кстати, он и при советской власти был очень высок. В перестройку все бросились читать фикшн, которого не было: американская, европейская литература ХХ века практически вся прошла мимо нас, только журнал «Иностранная литература» выручал как мог, но этого было явно недостаточно. И вот почти двадцать лет мы восполняли этот пробел, теперь насытились. Раньше я на книжных ярмарках во Франкфурте или Лондоне испытывала смешанное чувство зависти, досады и даже раздражения, потому что не могла купить замечательный нон-фикшн – никто бы не стал у нас его читать. Впрочем, есть нон-фикшн, который по сей день почти никого здесь не волнует, например про войну в Афганистане, в Ираке, про терроризм, про разные общемировые общественно-социальные и политические проблемы, все это как будто нас не касается.
Но это вопрос темы, а не жанра – есть даже романы, которые здесь очень тяжело продавать.
С Что такого может быть в хорошем романе, что его не будут покупать?
Например, мы довольно давно издали прекрасный роман Тони Моррисон (американская писательница, нобелевский лауреат. – Прим. ред.) «Жалость» тиражом всего-то три тысячи экземпляров, и мы его продаем до сих пор только потому, что это история черных рабов в Америке. Неинтересно совсем. А роман великолепный, и во всем мире его читают.
С Вы пытаетесь воспитывать вкус?
Мне не нравится такая формулировка – по поводу воспитания вообще чего бы то ни было с помощью книг. Но мы настаиваем на своем. Мне кажется, это самое важное для издателя – настаивать на своем.
С А вот, например, крупнейшее издательство ЭКСМО сейчас печатает серию Сталинистских книг. Вы что думаете про это?
Первое, что я сделала, когда эта история стала обсуждаться, – пошла к своему начальству в АСТ и задала прямой вопрос: «У нас что-нибудь такое есть?» Книг же много сотен в месяц выходит.
Меня заверили, что нет и не будет. Мне кажется, это непозволительно для серьезного большого издательства. Я все-таки считаю, что у издателя есть некая миссия, извините за пафос. Хороший издатель всегда в какой-то мере миссионер. Это просто состояние организма: ты думаешь о том, кому и зачем книги продаешь.
С Кому вы продаете свои книги? Кто ваш читатель?
Когда я начала заниматься книгами в начале 2000-х годов, общалась с разными издателями и очень часто слышала от них фразу, к которой сначала с большим пиететом относилась, а потом вдруг осознала, что совершенно не понимаю, что имеется в виду, и абсолютно не способна действовать в этом формате. Они говорили: «Ну мы же не для себя создаем книжки, мы же издатели, профессионалы… Ты должна представить себе читателя, не похожего на тебя и твоих друзей», – говорили мне. Я поняла, что совершенно не могу и, главное, не хочу представлять себе такого читателя, потому что издаю книги для людей, которые мне близки, которые относятся к жизни похожим образом.
В частности, для своих друзей. И это работает. Хочется же получать удовольствие от того, что делаешь.
С Вы дарите изданные вами книги друзьям?
Я знаю точно, что книжка Corpus была бы отличным подарком, но мне неудобно. Человек подумает: ну вот, с полки сняла и подарила. Сэкономила. Неловко.
С Издательство – это бизнес для вас?
Для меня – нет, сейчас я наемный работник. Но мы, конечно, думаем о том, как заработать. Вообще книги Corpus продаются довольно стабильно, без особенных провалов. Но есть несколько проектов, которые держат нас на плаву: это «Подстрочник», в частности, или кулинарные книги…
С Зачем издают и покупают кулинарные книги? В интернете можно найти любой рецепт.
Я ничего про это не понимаю и не знаю, но я много лет живу (и даже работаю!) с Сережей Пархоменко, а он про это понимает все. Он говорит очень правильные вещи. Ты идешь и покупаешь книжки тех, кто хорошо умеет рассказать о том, что делает, – книжки, написанные знаменитыми кулинарами, поварами.
Когда человек не просто собирает в книгу рецепты, а объясняет суть дела, общие принципы, подходы. Вот за этим издают и покупают кулинарные книжки. А за рецептами, да, лезут в интернет.
С А вы любите готовить?
Нет, со мной произошла обратная эволюция. Когда-то я очень много и с удовольствием готовила, но чем дольше мы с Сережей живем вместе, тем… в общем, я уже совсем ничего не готовлю.
Publishers Marketplace: страница не найдена
Publishers Marketplace: страница не найдена
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Новый роман Киры Ярмыш «Травля» Пресс-секретарь Алексея Навального о книгах и личной ответственности в годы войны и эмиграции — Медуза
В романе «Травля» главная героиня ловит нежелательное внимание своего начальника.
Автор рассказа Кира Ярмыш (давний пресс-секретарь находящегося в заключении лидера оппозиции Алексея Навального) написала большую часть книги в Москве, находясь под домашним арестом в качестве «меры пресечения» за нарушение российских драконовских ограничений на карантин из-за пандемии. Прошлым летом Ярмыш уехал из России; сейчас она живет и работает за границей. Литературовед «Медузы» Галина Юзефович поговорила с Ярмышем о своей новой книге, роли Навального в ее литературной карьере и о том, что, по ее мнению, сейчас должны делать противники политики Кремля.
Начала читать Ваш роман в первый день войны и с грустью осознала, что ушла бы совсем с другим впечатлением, если бы взяла его буквально на неделю раньше. Вас беспокоит судьба книги?
24 февраля все настолько изменилось, что, конечно, атрибуты наших прежних жизней кажутся совершенно неуместными. Но жизнь продолжается, как бы это ни звучало. Вы не можете просто встать и сделать вид, что некоторых аспектов больше не существует.
Правда, выход романа пришелся не в самый удачный момент, но сама книга была написана совсем в другое время. Одно это, я думаю, не делает его бесполезным или неинтересным для всех. Домогательства никуда не делись — и вряд ли никуда не денутся, так что эта книга по-прежнему будет важна для некоторых прямо сейчас.
Все виды насилия взаимосвязаны. Вы чувствуете, что когда мы говорим об одном типе, мы на самом деле говорим о насилии в целом?
Конечно, я много думал об этом. Мне кажется, в принципе, что насилие — это общее понятие для определенного вида зла, и не особо важно делить его на конкретные виды и подвиды. У насилия нет четкой градации, степени или уровня. Любое насилие или незаконное использование вашей власти всегда аморально и преступно. Итак, да, насилие, о котором я пишу в своем романе, является частным и узким, но также и очень репрезентативным примером насилия как глобальной категории.
В своем романе вы намеренно избегаете этической определенности: нет ни одной ситуации, в которой оказалась бы героиня, где можно было бы с чистой совестью сказать, что она совершенно невиновна, что она всего лишь несчастная жертва.
Не опасаетесь ли вы, что некоторые подумают, что вы занимаете позицию, что «не все так однозначно» или даже «обе стороны виноваты»?
Нет, совсем нет. Я сознательно старался избегать ситуаций, которые вызывали бы у читателя однозначное отношение к главным героям. С самого начала я хотел создать максимально реалистичную и одновременно максимально противоречивую ситуацию, чтобы читательские симпатии всегда вращались между разными персонажами. Я ни в коем случае не пытался изобразить героиню жертвой, какой-то бедной овечкой. Так что, надеюсь, читатели меня правильно поймут.
Мне было гораздо интереснее показать противоречие, сложность, а значит и опасность всего процесса травли, чем твердо и догматично занять одну сторону. Преследование – это всегда использование своего положения и своей власти против более слабого человека, который не может ответить тем же. Это однозначно плохо, но писать такие очевидные вещи открыто мне кажется тривиальным и бесполезным. Я действительно не пишу агитпроп или феминистский манифест.
Когда и при каких условиях возникла идея Преследование родился?
Сюжет романа я обсуждал с Алексеем [Навальным] по дороге в Новосибирск в августе 2020 года. В том рейсе мы обсудили всю историю и обсудили детали, но потом через несколько дней случилось [отравление] Новичком и все, конечно, изменилось полностью. Только через месяц после того судьбоносного полета, когда стало ясно, что Алексей выходит из комы и все будет относительно хорошо, я начал писать сам роман. По крайней мере, неминуемая катастрофа была предотвращена.
Мне нужна была книга; это помогло мне как-то смириться с происходящим, но на это не хватило времени. С моим домашним арестом у меня внезапно появилось все время мира. Я тогда много писал.
Кира Ярмыш после приговора к «мерам пресечения» за нарушения режима самоизоляции. Ярмыш был приговорен к полутора годам «ограничения свободы».
Владимир Гердо / ТАСС
Каково было писать под домашним арестом? Чувствовалось, что вы говорите в пустоту?
В этом отношении книга была отличным якорем.
Я написал под домашним арестом именно для того, чтобы легче было пережить происходящее. Очевидно, у меня было много свободного времени. Ни Интернета, ничего — никто не мог прийти, только адвокат. Итак, вы сидите один в своей квартире 24 часа в сутки. Что вы делаете с собой?
Мои коллеги предложили передать мне игровую приставку через моего адвоката. Все беспокоились, что я скучаю и, наверное, схожу с ума, лазая по стенам. Но я писал, все это время, поэтому первые пять месяцев даже не понимал, где я найду время поскучать. И это излечило меня от любых страданий, любой депрессии и любого беспокойства о будущем. Потому что я был погружен в мир, который я создал. В тот момент для меня больше ничего не существовало. Кому нужна игровая консоль!
Вы упомянули, что обсуждали свои книги с Алексеем Навальным, и я помню, что он активно поддерживал ваш первый роман, когда был еще на свободе. Какова вообще роль Навального в вашей писательской карьере?
Огромный, если честно.
Он тот человек, который заставил меня поверить в себя и в то, что я вообще могу писать. Много лет я всем говорил, что хочу писать, но беспокоился, что мне не хватает в основном настойчивости. Так что заслуга моего первого романа принадлежит, несомненно, Алексею. Он так верил в меня, что просто переполнял меня этой верой, пока я не написал книгу.
Конечно, второй роман я с ним обсуждать не могла, потому что я была под домашним арестом, а он в тюрьме. Так что, кроме того разговора в самолете, мы больше практически ничего не обсуждали ни о сюжете, ни о его перипетиях, ни о его тонкостях. Я не мог посоветоваться с ним о том, реалистично ли то, что я пишу, или нет. Но он все равно стал моим первым читателем, потому что всю книгу, буквально страницу за страницей, я посылал ему письмами в течение нескольких месяцев. Он прочитал и ему понравилось. Это, естественно, подняло мне настроение и придало мне уверенности. Так что, как и прежде, Алексей активно участвует в моей писательской жизни, вдохновляет меня, поддерживает.
У вас никогда не возникало ощущения, что участие Навального, его присутствие в вашей жизни вообще не только помогает, но и мешает вашей писательской карьере? Я очень хорошо помню полемику вокруг вашей первой книги, когда многие коллеги говорили, что она представляет интерес только потому, что ее написал пресс-секретарь Алексея Навального.
Я много думал об этом, и было бы странно это отрицать. Я, безусловно, обязан Алексею тем, что Варя Горностаева [старший редактор CORPUS, российского издательства Киры Ярмыш] даже согласилась прочитать мой роман. Но я надеялся только на экспертную оценку и, может быть, совет — Варя сама предложила опубликовать. Я, честно говоря, не рассчитывал на это. Это стало огромным шоком и огромной радостью.
Хочется верить, что книга не выдержала бы в России трех переизданий, если бы она была плохой, если бы она появилась на рынке только потому, что я пресс-секретарь Навального. Хотелось бы верить, что его не перевели бы на 10 языков.
Вообще писать для меня очень важно. Я рассматриваю это как минимум половину своей работы и самореализации. У меня есть политика и работа, которая с ней связана, а еще у меня есть творчество. Я очень хочу носить гордое имя писателя, иметь право так о себе говорить. Итак, я планирую продолжать писать и надеюсь, что, просто выпуская снова и снова интересные (или нужные) людям романы, я смогу расположить к себе даже тех, кто считает мой единственный секрет успеха (если можно так выразиться). ) в том, что я чей-то пресс-секретарь.
Евгений Фельдман
Каково было смотреть новый приговор Навальному?
Было тяжело. На этот вопрос сложно ответить, потому что, с одной стороны, иллюзий ни у кого не было. Заранее было совершенно ясно, что Алексея приговорят к какому-то немыслимому сроку, возможно, в колонии строгого режима. Что все будет очень долго и очень мучительно. К этой мысли привыкаешь, сюрпризов не ждешь. С самого начала всем было ясно, что Алексея не освободят из [тюремной] колонии через [его первоначальный срок] два с половиной года.
Это произойдет только после радикальных изменений в стране. Когда Путин умрет.
Вы думаете, что готовы ко всему. Но в тот момент, когда я услышал «девять лет строгого режима» (а я тогда был в прямом эфире), все вдруг оказалось неадекватным. Все мои навыки самоконтроля пошли насмарку, потому что меня переполняла ярость, которой некуда было деваться. Потому что, конечно, Алексей не должен сидеть в тюрьме ни минуты. Хотя девять лет в его приговоре — всего лишь абстрактная цифра (он мог бы выйти на свободу позже, а может быть, и намного раньше), сама несправедливость — это такое безобразие, что у меня как будто ядерный реактор внутри. И этот реактор на самом деле помогает моей работе.
Понятно, что в ближайшие месяцы, а может быть, и годы вы вряд ли сможете вернуться в Россию, а значит, вы теперь писатель-эмигрант. При этом не беспокоитесь ли вы, что станете чужим для русских читателей, для тех самых людей, которым адресованы ваши книги?
Я бы сказал нет, и это «нет» имеет как субъективную, так и объективную стороны.
Объективная сторона заключается в том, что Интернет существует, что имеет огромное значение для людей, которые сегодня уехали из России (по сравнению с тем, что испытали эмигранты первой волны). Так что, конечно, я гораздо больше соприкасаюсь с российской действительностью, чем мои предшественники в эмиграции.
А субъективная причина в том, что я просто настолько люблю Россию, что не представляю, что вдруг оторвусь от нее. Где я живу, значения не имеет — все мои жизненные цели и все мои мысли сосредоточены там. Я просто не чувствую никакой дистанции между собой и Россией. Так что, думаю, я продолжу писать о России, все равно, и найду темы и слова, важные для живущих там людей.
Сейчас много говорят об «отмене» русской культуры. Я хотел спросить, во-первых, что вы думаете по этому поводу, и насколько велика опасность запрета русских авторов? А во-вторых, есть ли у вас ощущение, что что-то подобное может случиться и с вами? Или вас защищает статус оппонента путинского режима, преследуемого на родной земле?
Сам я ничего подобного не чувствовал ни в каком качестве.
Ни как обычный обыватель, ни как писатель. Я надеюсь, что это будет продолжаться. Не знаю, играет ли здесь существенную роль факт моей травли, но, наверное, важен мой активизм. Я не скрываю своих убеждений, и думаю, всем известно, что они сформировались задолго до того, как возникла необходимость уехать из России. И что я против Путина и что со мной так уже много лет.
Что касается культуры отмены в целом, это действительно сложный вопрос. Со всем, что связано с войной, уже не бывает простых вопросов. Я считаю, что русская культура – великая культура. Несомненно, ответственность за войну несут один конкретный человек и несколько его ближайших сообщников. Странно было бы отменять Пушкина из-за того, что Путин начал войну против Украины. Поэтому я надеюсь, что глобальные связи останутся нетронутыми. Многие творческие люди не поддерживают ничего из того, что сейчас происходит в России, не поддерживают Путина, не поддерживают войну. Так что, надеюсь, это перевесит [плохое], и русскую культуру не отменят в каком-то масштабном, ультимативном масштабе без оглядки на то, кто о чем на самом деле высказался, кто какие интересы отстаивает и так далее.
Когда у Алексея появилась возможность высказаться, он призвал всех россиян открыто протестовать против путинского режима. Как на это сейчас смотрит Фонд борьбы с коррупцией? А как лично вы это видите?
Митинги никогда не были главным моментом или какой-то волшебной кнопкой, которую можно нажать, чтобы рухнуть путинский режим. Никто из нас, включая Алексея, никогда не думал, что митинг — это серебряная пуля, которая убьет Путина. Митинги, несомненно, важная форма протеста, но протесты могут принимать любую форму, и любой вид протеста важен.
Я понимаю, что выйти на пикет может далеко не каждый. Это действительно очень страшно. Каждый решает только для себя, что здесь делать, и я не могу никого заставлять (или осуждать, если уж на то пошло). Если вы готовы рискнуть всем, идите на митинг. Если нет, то хотя бы попробуйте поговорить с соседями. Поделитесь чьей-то публикацией в Интернете. Всегда есть что-то, что вы лично можете сделать. Если вы понимаете, что происходящее чудовищно и преступно, вам просто нужно использовать любые средства, чтобы найти возможность выразить свои чувства, будь то митинг, пикет, листовка, беседа или какая-либо другая форма борьбы.