Самосозидание это: Самосозидание в педагогическом образовании — тема научной статьи по биологии из журнала «В мире научных открытий»

Содержание

самосозидание — это… Что такое самосозидание?

самосозидание: General subject: self-actualization, self-realization

самосозерцание
самосознание

Смотреть что такое «самосозидание» в других словарях:

ДУХОВНОЕ ПОЗНАНИЕ — непосредственно связано с понятием духа, к рое генетически производно от понятия “душа”, но сущностно отлично от него. Если душа признается имманентным началом человеч. субъективности, то дух трансцендентным. Дух есть сущность духовного… … Энциклопедия культурологии
ДЖЕНТИЛЕ — (Gentile) Джованни (1875 1944) итальянский философ, неогегельянец, основатель ‘актуального идеализма’ (‘актуализм’).
Преподавал в Неаполе и Палермо. Активно участвовал в интеллектуальной жизни Италии, занимая в ней доминирующие позиции. Друг и… … История Философии: Энциклопедия
СЛУЧАЙНОСТЬ, ИРОНИЯ И СОЛИДАРНОСТЬ — ’СЛУЧАЙНОСТЬ, ИРОНИЯ И СОЛИДАРНОСТЬ’ (‘Contingency, Irony and Solidarity’. Cambridge, Mass., 1989) работа Рорти, представляющая собой попытку философского осмысления проблемы соотношения личного и общественного модусов человеческого бытия.… … История Философии: Энциклопедия
ТВОРЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ — 1. ТВОРЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ понятие и концепция философской системы Бергсона: введены в работе ‘Творческая эволюция’ см. ТВОРЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ (БЕРГСОН). Изначально разрабатывались им в целях обоснования схемы соотношения интеллекта и интуиции… … История Философии: Энциклопедия
КОРТАСАР Хулио — (Cortazar, Julio) (1914 1984), аргентинский прозаик. Родился 26 августа 1914 в Брюсселе. Рос в Аргентине; окончив педагогический колледж в Буэнос Айресе (1935), работал учителем в средней школе. Покинул Аргентину в 1951, спасаясь от диктатуры Х.Д … Энциклопедия Кольера
ДЖЕНТИЛЕ — (Gentile) Джованни (1875 1944) итальянский философ, неогегельянец, основатель «актуального идеализма» (»актуализм»). Преподавал в Неаполе и Палермо. Активно участвовал в интеллектуальной жизни Италии, занимая в ней доминирующие позиции. Друг и… … Новейший философский словарь
ЧТЕНИЕ — специфическая форма языкового общения людей посредством печатных или рукописных текстов, одна из основных форм опосредованной коммуникации. Ч. не одностороннее воздействие произведений на читателя, выражающееся в пассивном восприятии, усвоении… … Новейший философский словарь
Рорти — (Rorty) Ричард (p.1931) Американский философ, теоретик культуры и искусства, создатель неопрагматистского варианта постмодернизма. С 1982 г. профессор университета Вирджинии. Для эстетики постмодернизма первостепенный интерес представляет его… … Энциклопедия культурологии
Сарыкамышская впадина — впадина в севере Туркмении, является северной границей пустыни Каракумы. Содержание 1 География 2 История 3 Этимология названия … Википедия
Туркменское озеро — (Алтын Асыр) Altyn Asyr Координаты: Координаты … Википедия
САМООРГАНИЗАЦИЯ — – способность к интегральной регуляции природных, психических, личностных состояний, качеств, свойств, осуществляемая сознанием волевыми и интеллектуальными механизмами, проявляющаяся в мотивах поведения и реализуемая в упорядоченности… … Энциклопедический словарь по психологии и педагогике

Самосозидание человека — новый этап развития психологии субъекта – тема научной статьи по психологическим наукам читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

2019

ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ПСИХОЛОГИЯ

Т. 9. Вып. 2

ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ ПСИХОЛОГИИ

УДК 159.9

Самосозидание человека — новый этап развития психологии субъекта*

B. В. Знаков

Институт психологии Российской академии наук,

Российская Федерация, 129366, Москва, ул. Ярославская, 13, к. 1

Для цитирования: Знаков В. В. Самосозидание человека — новый этап развития психологии субъекта // Вестник Санкт-Петербургского университета. Психология. 2019. Т. 9. Вып. 2.

C. 112-122. https://doi.org/10.21638/spbu16.2019.201

Проанализированы три взаимосвязанных направления исследований психологии субъекта, в которых представлены процессуальные, метаперсональные и духовно-практические основания развития субъектности человека. В рамках первого направления подчеркивается, что в последнее время в исследованиях субъекта и личности наблюдается переосмысление психологами категории «процессуальность», а в научном познании чаще используется процессуальный подход к анализу психических явлений, чем структурный. В процессуальном подходе, культурным и философским основанием которого является не онтология бытия, а онтология становления, внимание психологов фокусируется на понимании процессов и вариаций внутреннего мира человека, а также на их временной трансформации. Самым важным считается анализ становления, динамики и новизны личностных образований. Второе, метаперсональ-ное, направление исследований субъекта заключается в том, что развивается теоретическое и концептуальное представление о метаперсональной самоинтерпретации субъекта. Она определяется как идентичность, выходящая за пределы индивидуального «Я» и охватывающая более широкие аспекты бытия, такие как человечество, жизнь, психика или космос. При метаперсональной самоинтерпретации субъект ощущает свою неразрывную связь со всем человечеством и осознает себя как часть природного и социального мира. Третье направление исследований субъекта — духовно-практическое. В психологии субъекта воплощение в одном феномене деятельностных, саморефлексивных и трансцендентных компонентов представлено в категории «духовно-практическое знание». Общим социогуманитарным контекстом его разработки послужили размышления М. Фуко и П. Адо, а конкретно-психологическим — публикации А. В. Брушлинского. Основой научных взглядов названных ученых стали два принци-

* Статья написана на основе доклада на Ананьевских чтениях. СПбГУ, 2018. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2019

пиальных соображения: 1) для понимания мира, познания истины субъект не может оставаться таким, какой он есть: достигнув высшего уровня активности, целостности, автономности, человек должен еще преобразоваться, превзойти самого себя; 2) познание неразрывно связано с деятельностью, а декларативное знание (знаю «что») — с процедурным (знаю «как»). Из этих оснований в психологии развивается не субъектный, а субъектно-деятельностный подход.

Ключевые слова: субъект, два этапа исследований, изменение, самосозидание, самопреобразование человека.

В XXI веке мир изменился — это очевидная и даже банальная истина. Но сегодня для нас важнее понять, что из этого следует для изучения психологии личности и психологии субъекта. В конце прошлого века многие психологи искали в личности устойчивые структуры и называли их свойства — тревожность, ригидность, макиавеллизм и т. п. Теперь пришла пора задуматься над тем, как в сложном мире, по словам Л. И. Анцыферовой, «изменить себя, не изменяя себе» [1, с. 341]. Иначе говоря, в изменчивом мире психологи должны изучать динамику становления субъектной сущности человека, не утрачивающего внутреннего стержня, индивидуально-личностного своеобразия. В наше время в рамках психологических исследований Я-концепции происходит смещение фокуса внимания ученых с определения «Я» как совокупности личностных качеств, обладающего «самосложностью» и «самопростотой» [2, с. 341-356], на такие способы конструирования «Я», в которых разные его интерпретации становятся конкретными методами формирования субъектности.

Российская психология субъекта прошла первый этап развития, который я назвал бы содержательно-структурным. В отечественной психологии этот этап исследований начался в 1990-х годах [3]. На первом, фактически познавательном, этапе психологам было важно получить достоверное знание о субъекте. Как это и закономерно для становления любого нового научного направления, на содержательно-структурном этапе психологами активно обсуждались определения субъекта, разные точки зрения на его понимание, критерии субъектности человека, соотношение субъекта и личности, а также другие аспекты проблемы. Разумеется, окончательных ответов на все обсуждавшиеся вопросы в исследованиях, проводившихся на первом этапе, не найдено, но если ограничиться только их психологическим анализом, то есть опасность впасть в порочный замкнутый круг, поэтому необходимы новые перспективы и горизонты.

И такие перспективы есть. На втором этапе, начавшемся в 2010-е годы, главными становятся те условия, в которых реализуется самотрансформация субъекта, и те приемы, например духовные практики, с помощью которых она происходит. Сегодня важно осознать, что во втором десятилетии XXI века психология субъекта вышла на новый этап развития, его можно назвать самосозидательным, или самопорождающим. Неудивительно, что для А. В. Брушлинского психология субъекта изначально была психологией созидания [4].

В наше время очевидным является смещение исследовательских акцентов с истин познания на конкретные обстоятельства, в которых формируются бытийные ценности и смыслы субъекта. Представления о созидающем себя субъекте изменились, и они отражают не только научные взгляды нескольких учеников

и последователей А. В. Брушлинского. Идеи о становлении субъекта как его самопорождении и самотрансформации находят воплощение в понимании личности как успешного автопроекта [5], в идее о самоконструировании «Я» [6], о самопроектировании личности [7], в концепции культуропорождающего образования [8]. Преобразование сократовского тезиса «Познай самого себя» в призыв «Создай самого себя» [9], конечно же, не отрицает эвристической ценности самопознания. Новый этап развития психологии субъекта нацелен на психологический анализ и познания, и такой нелегкой работы по изменению себя, которые отражены в кратком и емком высказывании: «Самое сложное для человека — познать и изменить себя» [10, с. 19]. Для психологов это означает необходимость поиска и условий трансформации человеком самого себя, обстоятельств, оптимальных для самоизменения, и знаний о внутренних и внешних факторах, способствующих или препятствующих этому.

Цель статьи — проанализировать три взаимосвязанных направления исследований психологии субъекта. В этих направлениях представлены процессуальные, метаперсональные и духовно-практические основания развития субъектности человека.

Первое направление исследований субъекта — процессуальное

В последнее время в исследованиях субъекта и личности наблюдается переосмысление психологами категории «процессуальность», а в научном познании чаще используется процессуальный подход к анализу психических явлений, чем структурный. И это неудивительно, потому что в современных психологических исследованиях во главу угла ставится проблема изменчивости: «Проблема изменчивости человека относится к фундаментальным темам психологии: параметр «изменяемость — неизменность» входит в систему базовых характеристик в описании личности» [11, с. 126]. В российской науке процессуальный подход применительно к психологии личности развивается в работах С. Н. Костроминой и Н. В. Гришиной [12]. Н. Е. Харламенкова на основании идей Е. П. Никитина и Л. И. Анцыфе-ровой развивает динамический подход к исследованию психики человека в целом и психологии личности в частности [13]. Как утверждает американский психолог П. Джордано, целостную личность лучше всего понимать как процесс, а не как структуру. Процессуально центрированный подход к личности описывает ее как открытую, динамичную, изменяющуюся систему. В структурно центрированном подходе, ориентированном на западную модель онтологии бытия [14], психологи изучают относительно стабильные личностные черты или целостную структуру «Я». В этом подходе наиболее значимыми для психологического исследования личности признаются сравнения между индивидом и группой. В процессуальном подходе, культурным и философским основанием которого является не онтология бытия, а онтология становления, внимание психологов фокусируется на понимании процессов и вариаций внутреннего мира человека, а также на их временной трансформации. С этой точки зрения самым важным является анализ становления, динамики и новизны личностных образований [15].

Сегодня большинствопроблем впсихологии субъектауже нельзя изучать только с внутрипсихологических позиций, этот период мы прошли во второй половине ХХ

века. Актуальность междисциплинарного подхода обусловлена необходимостью взглянуть на каждую проблему с разных точек зрения, задающих неодинаковость ее возможных интерпретаций. В наше время фундаментальные проблемы целесообразно ставить не внутри той или иной области науки, а на стыке, в междисциплинарном контексте, объединяющем ученых различных специальностей. В XXI веке импульсом к переосмыслению содержания научных категорий служит развитие уже не только психологии, как это было прежде, например в психологической теории коллектива А. В. Петровского, но и всего комплекса наук о человеке — от направленных преимущественно на анализ мозговых механизмов психической деятельности до направленности на исследование социальных проявлений психики.

В соответствии с такой логикой рассуждений истоки возобновления интереса психологов к процессуальности психики можно искать в публикациях, относящихся к самым разным наукам. Современные социологи говорят о том, что социокультурная реальность представляет собой «не статическое состояние, а динамический процесс, она происходит, а не существует, она состоит из событий, а не из объектов» [16, с. 266]. Философ и арабист А. В. Смирнов видит логико-смысловую картину арабо-мусульманского мира как многообразие действий, по его мнению, мир состоит не из вещей-субстанций, а из вещей-процессов. Он объясняет это так: «Нам непривычно, быть может, называть вещью процесс. Но если мы понимаем под вещью нечто зафиксированное в качестве основания различения, нечто, способное стать носителем предикатов, то именно процесс должен быть назван здесь вещью. Процессуальность задает иную архитектонику сознания: оно устроено иначе, это верно; оно по-другому выстраивает полотно осмысленности» [17, с. 137]. Философские рассуждения западных ученых о вещно-предметной онтологии бытия и динамической онтологии становления (Being and Becoming ontologies) [14] находят конкретное воплощение в различных направлениях психологической науки. П. Джордано применяет их для построения процессуально центрированной модели личности [15]. В экзистенциальной психологии со времен М. Хайдеггера и Ж.-П. Сартра известно, что «существование предшествует сущности». Д. А. Леонтьев, анализируя взгляды И. Пригожина, отмечает, что деятельность первична по отношению к психическим образованиям, а «актуальный, протекающий здесь и теперь процесс первичен по отношению к устойчивым структурам, которые являются скорее следствиями этого процесса» [18, с. 11]. Напомню, что для А. В. Брушлин-ского диалектическая изменчивость природного и социального миров была аксиомой. Неудивительно, что он рассматривал психику как «отражение непрерывно меняющихся существенных условий жизни» [4, с. 374].

Второе направление исследований субъекта — метаперсональное

Формирование психики человека происходит в межсубъектном пространстве на стыке разных ценностно-смысловых позиций, на общей платформе принимаемых и отвергаемых определенными группами людей норм, ценностей, смыслов. В частности, М. Г. Ярошевский считал, что научное творчество невозможно без представленности в жизни отдельного ученого надындивидуальных форм объек-

тивно и закономерно развивающегося знания. Надсознательное движение научной мысли осуществляется при незримом присутствии множества конкретных исследователей — союзников, противников, оппонентов и критиков. Вследствие этого надсознательное является по своей сути коллективно-надсознательным [19].

Сегодня в различных областях психологии (социальной, кросс-культурной, трансперсональной психологии личности) развивается теоретическое и концептуальное представление о метаперсональной самоинтерпретации субъекта. Она определяется как идентичность, выходящая за пределы индивидуального «Я» и охватывающая более широкие аспекты бытия, такие как человечество, жизнь, психика или космос. При метаперсональной самоинтерпретации субъект ощущает свою неразрывную связь со всем человечеством и осознает себя как часть природного и социального мира [20]. Метаперсональная самоинтерпретация направлена на выход за пределы внутреннего мира субъекта, на осознание более широких сторон человеческого бытия — рассмотрение себя как частицы человечества, жизни, космоса. В процессе метаперсональной самоинтерпретации субъект осознает, что человеческую сущность можно постичь, обратив взор не только внутрь себя, но и на психологические особенности других людей, на общество и универсум. Метаперсональное порождается универсальным фокусом — таким взглядом на себя и мир, который включает всю природу и жизнь в Я-концепцию субъекта. Уровень развития метаперсональной самоинтерпретации у людей положительно связан с высокой толерантностью к неопределенности, низким уровнем тревожности, более частыми проявлениями способности прощать. Вместе с тем уровень развития метаперсональной самоинтерпретации отрицательно коррелирует со склонностью к расизму. Такая самоинтерпретация не связана с традиционными религиозными убеждениями, значимостью для человека религии и религиозных обрядов, но связана с духовностью [20]. Высокий уровень метаперсональной самоинтерпретации более связан с высоким уровнем эмоционального интеллекта, чем высокий уровень независимой и взаимозависимой самоинтерпретации. Он также более значимо связан с субъективным благополучием: самооценкой жизни, включающей как внутренние источники (эмоциональное состояние, согласие с собой), так и внешние (качество общения, гармоничность отношений, социальные обязательства) [21].

Третье направление исследований субъекта — духовно-практическое

Для раскрытия содержания и смысла понятия «духовно-практический» необходимо обратиться прежде всего к феномену «духовное знание» [22]. М. Фуко полагал, что без обращения взгляда субъекта вовнутрь, без постижения себя, без духовных усилий, направленных на собственное преобразование, возможно получение только «познавательного знания». Познанию внешнего мира теоретически противостоит духовное знание, которое является пониманием человека, его души, внутреннего мира. Главное, что нужно для его возникновения, — это изменение, перемещение взгляда на мир и на себя. Смещение взгляда позволяет увидеть вещи иначе и одновременно оценить их. Кроме того, духовное знание построено на таком самонаблюдении и самопонимании, в котором субъект становится способным

«уловить себя самого в своей реальности», увидеть себя, как он есть на самом деле. Духовное знание — атрибут не познания, а бытия человека в мире.

Духовное знание отличается от познавательного, отражающего внешний мир, но ничего не меняющего в самом познающем субъекте. Категория «духовное знание» очень созвучна с рубинштейновским пониманием человека не только как субъекта познания и действия, но и как субъекта этического и эстетического отношения. Последнее формируется благодаря «онтологизации» человеческой жизни, человеческого способа существования. «Познавательное знание» абстрактно или конкретно отражает мир, а духовное и неразрывно связанное с ним духовно-практическое указывают, как можно познавать и действовать в ходе преобразования эмпирической, социокультурной и экзистенциальной реальностей. Кроме того, в таком знании образ мира виден сквозь призму человеческих потребностей и интересов. Духовно-практическое знание учит нас тому, как относиться к миру человека, к другим людям и к самому себе.

Согласно П. Адо, духовные «упражнения являются творчеством не только мысли, но всей психики индивида; оно особенно раскрывает настоящий масштаб этих упражнений: благодаря им индивид возвышается к жизни объективного Духа, то есть снова помещает себя в перспективу Всего…» [23, с. 22]. Духовные упражнения необходимы для преобразования бытия и, соответственно, видения мира субъектом. Согласно Адо, название «духовные упражнения» оказалось наилучшим, потому что оно означает, что «речь как раз идет об упражнениях, вовлекающих в себя весь ум» [23, с. 67]. Духовные упражнения П. Адо рассматривает как практики, направленные на формирование души и полное изменение бытия.

Примером такой практики является ценностное духовное совладание с тяжелым заболеванием. Как отмечает Ф. Е. Василюк, в его психологической основе лежит желание «изменения образа жизни, преображения, если угодно, желание обновления, серьезных, быть может, фундаментальных перемен в жизни, а не просто временных заплат и текущего ремонта» [24, с. 147]. Другой пример — понимание произведений искусства. Согласно В. Н. Порусу, процесс понимания и постижения «художественных произведений — это не только процесс восстановления, возобновления, возрождения смысла, это еще и постоянное творение самой способности понимания — творение понимающего субъекта. Своим произведением художник лишь открывает перспективу творческих актов смыслотворения. В цепи этих актов формируются и трансформируются смыслообразующие способности людей» [25, с. 94].

В современной научной литературе воплощение в одном феномене деятель-ностных, саморефлексивных и трансцендентных компонентов представлено в категории «духовно-практическое знание». Общим социогуманитарным контекстом его разработки послужили размышления М. Фуко [22] и П. Адо [23], а конкретно-психологическим — публикации А. В. Брушлинского [4]. Основой научных взглядов названных ученых стали два принципиальных соображения:

1) для понимания мира, познания истины субъект не может оставаться таким, какой он есть: достигнув высшего уровня активности, целостности, автономности, человек должен еще преобразоваться, превзойти самого себя;

2) познание неразрывно связано с деятельностью, а декларативное знание (знаю «что») — с процедурным (знаю «как»).

На этой основе в психологии развивается не субъектный, а субъектно-деятель-ностный подход А. В. Брушлинского. В философии — идущее от античных мыслителей и творчески развитое М. Фуко и П. Адо представление о том, что наша собственная жизнь является произведением, которое мы должны создать. Способами создания являются «практики себя» [22] и «духовные упражнения» [23]. Действия, направленные на самоизменение, поиски, практику, опыт, М. Фуко называет духовностью. «Духовная практика подразумевает и то, что можно назвать структурой трансформации сознания, и то, что можно отнести к технике его трансформации. Техника духовных практик — это способы и методы воздействия на сознание, управляющие его состояниями» [26, с. 123]. Именно в этом контексте, объединяя два ключевых понятия — «духовность» и «практика», следует говорить о духовно-практическом знании.

Духовное знание — атрибут не познания, а бытия человека в мире: «Субъект не только открывает для себя свою свободу, но и находит в ней форму существования, приносящую ему все счастье и совершенство, на которые он способен» [22, с. 335].

Таким образом, направленность субъекта на приобщение к необыденным формам бытия проявляется в необходимых для этого практических действиях, техниках, упражнениях. Они нужны для преобразования бытия и, соответственно, видения мира субъектом. «Следовательно, они обладают не только моральной, но также и экзистенциальной ценностью. Речь не идет о кодексе хорошего поведения, но об образе бытия в глубочайшем смысле термина. Название «духовные упражнения» в общем-то оказалось наилучшим, потому что оно означает, что речь как раз идет об упражнениях, вовлекающих в себя весь ум» [23, с. 67].

Итак, сегодня психологам нужно изучать человека, созидающего самого себя. Соответственно происходит переосмысление категории «субъект»: от его понимания как самоидентификации, обнаружения в человеке активного начала — к самоконструированию, поиску таких дискурсов и практик, в которых осуществляется раскрытие множественности вариантов динамики развития — субъектности. Человек конструирующий, то есть заботящийся о себе, живет в неопределенном и даже хаотичном мире, в котором невозможно категорично, а не размыто определить себя. Вместе с тем направленность на самопреобразование соответствует многим направлениям современных психологических исследований — самодетерминации, изучению изменений в осознании собственной идентичности и другим.

В заключение хочу ответить на вопрос, который сам себе задаю: оказывают ли влияние на развитие психологии субъекта мои рассуждения о втором этапе развития? Безусловно, да. Самопорождается не только субъект, но и психология субъекта: знания о втором этапе, рефлексия его признаков преобразуют психологию субъекта как область психологической науки. Девиз второго этапа — не только познавать, но и преобразовывать! Без такого знания невозможны современные эмпирические исследования психологии субъекта.

Литература

1. Анциферова Л. И. Развитие личности и проблемы геронтопсихологии. 2-е изд., испр. и доп. М.: Институт психологии РАН, 2006. 512 с.

2. Rafaeli-Mor E., Gotlib I. H., Revelle W. The Meaning and Measurement of Self-Comlexity // Personality and Individual Differences. 1999. No. 27. P. 341-356.

3. Брушлинский А. В. Проблема субъекта в психологической науке (статья первая) // Психологический журнал. 1991. Т. 12, № 6. С. 3-11.

4. Брушлинский А. В. Избранные психологические труды. М.: Институт психологии РАН, 2006. 623 с.

5. Тульчинский Г. Л. Личность как успешный автопроект // От события к бытию: грани творчества Галины Иванченко / сост. М. А. Козлова. М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2010. С. 49-63.

6. Harter S. The construction of the self: Developmental and sociocultural foundations. New York: Guilford Press, 2012. 440 с.

7. Чепелева Н. В. Самопроектирование личности в дискурсивном пространстве // Человек, субъект, личность в современной психологии (к 80-летию А. В. Брушлинского). В 4 т. Т. 3 / под ред. А. Л. Журавлева, Е. А. Сергиенко. М.: Институт психологии РАН, 2013. С. 342-345.

8. Корбут А. М. Образовательная субъективность и «технологии себя» // Университет как центр культуропорождающего образования. Изменение форм коммуникации в учебном процессе / под ред. М. А. Гусаковского. Минск: БГУ, 2004. С. 122-134.

9. Петрова Г. И. Современный конструктивистский ответ в решении классической педаго-гико-антропологической проблемы «заботы о себе» // Вестн. Томского гос. ун-та. 2013. № 12 (140). С. 131-134.

10. Критская В. П., Мелешко Т. К. Патопсихология шизофрении. М.: Институт психологии РАН, 2015. 389 с.

11. Гришина Н. В. «Самоизменения» личности: возможное и необходимое // Вестник Санкт-Петербургского университета. Психология и педагогика. 2018. Т. 8. Вып. 2. С. 126-138.

12. Костромина С. Н., Гришина Н. В. Процессуальный подход в психологии личности // Психология человека как субъекта познания, общения и деятельности / отв. ред. А. Л. Журавлев, В. В. Знаков. М.: Институт психологии РАН, 2018. С. 506-512.

13. Харламенкова Н. Е. Описание, объяснение и обоснование теоретического знания в современной психологии личности // Психологическое знание: современное состояние и перспективы развития. М.: Институт психологии РАН, 2018. С. 431-453.

14. Giordano P. J. Being or becoming: Toward an open-system, process-centric model of personality // Integrative Psychological and Behavioral Science. 2015. Vol. 49. Iss. 4. P. 757-771.

15. Giordano P. J. Individual personality is best understood as process, not structure // Culture and Psychology. 2017. Vol. 23. Iss. 4. P. 502-518.

16. Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-Пресс, 1996. 415 с.

17. Смирнов А. В. Сознание. Логика. Язык. Культура. Смысл. М.: Языки славянской культуры, 2015. 712 с.

18. Леонтьев Д. А. Илья Пригожин и психология XXI века // Психологический журнал. 2018. Т. 39, № 3. С. 9-14.

19. Петровский А. В., Ярошевский М. Г. Основы теоретической психологии. М.: Инфра-М, 1998. С. 80-98.

20. DeCicco T. L., Stroink M. L. A Third Model of Self-Construal: The Metapersonal Self // International Journal of Transpersonal Studies. 2007. Vol. 26. Iss. 1. P. 82-104.

21. Mara C. A., DeCicm T. L., Stroink M. L. An Investigation of the Relationships Among Self-Construal, Emotional Intelligence and Well-Being // The International Journal of Transpersonal Studies. 2010. Vol. 29. Iss. 1. P. 1-11.

22. Фуко М. Герменевтика субъекта: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 19811982 учебном году. СПб.: Наука, 2007. 677 с.

23. Адо П. Духовные упражнения и античная философия. М.; СПб.: Степной ветер; ИД «Коло», 2005. 448 с.

24. Василюк Ф. Е. Типы духовного совладания // Консультативная психология и психотерапия. 2014. № 5. С. 139-151.

25. Порус В. Н. Что значит «понять» художественный текст? // Вопросы философии. 2016. № 7. C. 84-96.

26. Максимова Е. В. Духовная практика как предельная «практика себя» // Вестн. Новг. гос. унта. Сер.: Гуманитарные науки. 2013. Т. 1, № 73. С. 122—125.

Статья поступила в редакцию 20 февраля 2019 г.

Статья принята к публикации 14 марта 2019 г.

Контактная информация:

Знаков Виктор Владимирович — д-р психол. наук, главный науч. сотр.; [email protected]

Human self-creation — a new stage in the development of the subject’s psychology

V V Znakov

Institute of Psychology, Russian Academy of Sciences, 13, ul. Yaroslavskaya, Moscow, 129366, Russian Federation

For citation: Znakov V. V. Human self-creation — a new stage in the development of the subject’s psychology. Vestnik of Saint Petersburg University. Psychology, 2019, vol. 9, issue 2, pp. 112-122. https://doi.org/10.21638/spbu16.2019.201 (In Russian)

Three interrelated directions of research of the psychology of the subject are analyzed, in which procedural, metapersonal and spiritual-practical bases of development of human subjectivity are presented. In the first direction it is emphasized that in recent studies of the subject and the individual there is a rethinking of the category of «procedural» by psychologists, and in scientific knowledge more often used procedural approach to the analysis of mental phenomena than structural. In the procedural approach, the cultural and philosophical basis of which is not the ontology of being, but the ontology of becoming, the attention of psychologists is focused on understanding the processes and variations within a person, as well as on their temporary transformation. The most important is the analysis of the formation, dynamics and novelty of personal formations. Second, the metapersonal direction of the subject’s research: the theoretical and conceptual understanding of the metapersonal self-interpretation of the subject is developed. It is defined as an identity that transcends the individual Self and encompasses broader aspects of being, such as humanity, life, the psyche, or the cosmos. With metapersonal self-interpretation, the subject feels its indissoluble connection with all mankind and realizes itself as a part of the natural and social world. The third direction of the subject’s research is spiritual and practical. In the psychology of the subject, the embodiment in one phenomenon of activity, self-reflexive and transcendental components is presented in the category «spiritual and practical knowledge». The general socio-humanitarian context of its development was the reflections of M. Foucault and P. Ado, and specifically-psychological — publications of Brushlinsky. The basis of the scientific views of these scientists were two fundamental considerations: 1) to understand the world, the knowledge of the truth, the subject cannot remain as it is: having reached the highest level of activity, integrity, autonomy, a person must still be transformed, to surpass himself; 2) knowledge is inextricably linked with activity, and declarative knowledge (I know «what») — with procedural (I know «how). From these bases in psychology not subject, but subject-activity approach develops. Keywords: subject, two stages of research, change, self-creation, human self-transformation.

References

1. Antsyferova L. I. Razvitie lichnosti i problemy gerontopsikhologii [Personality development andger-ontopsychologyproblems]. 2nd ed. Moscow, Institut psikhologii RAN, 2006. (In Russian)

2. Rafaeli-Mor E., Gotlib I. H., Revelle W. The Meaning and Measurement of Self-Comlexity. Personality and Individual Differences, 1999, no. 27, pp. 341-356. (In Russian)

3. Brushlinskii A. V. Problema sub’ekta v psikhologicheskoi nauke (stat’ia pervaia) [Problem of the subject in psychological science (first article)]. Psikhologicheskii zhurnal [Psychological Journal], 1991, vol. 12, no. 6, pp. 3-11. (In Russian)

4. Brushlinskii A. V. Izbrannyepsikhologicheskie trudy [Selectedpsychological works]. Moscow, Institut psikhologii RAN, 2006. (In Russian)

5. Tul’chinskii G. L. Lichnost’ kak uspeshnyi avtoproekt [Personality as successful autoproject]. Ot sobytiia k bytiiu: grani tvorchestva Galiny Ivanchenko [From the history of creativity of Galina Ivanchenko]. Compiled by M. A. Kozlova. Moscow, Izd. dom Gos. un-ta — Vysshei shkoly ekonomiki, 2010, pp. 49-63. (In Russian)

6. Harter S. The construction of the self: Developmental and sociocultural foundations. New York, Guilford Press, 2012.

7. Chepeleva N. V. Samoproektirovanie lichnosti v diskursivnom prostranstve [Self-designing of a person in the discursive space]. Chelovek, sub’ekt, lichnost’ v sovremennoi psikhologii (k 80-ti letiiu A. V. Brushlinskogo) [Man, subject, personality in modern psychology (to the 80th birthday of A. V. Brush-linsky)]. In 4 vol., vol. 3. Eds A. L. Zhuravlev, E. A. Sergienko. Moscow, Institut psikhologii RAN, 2013, pp. 342-345. (In Russian)

8. Korbut A. M. Obrazovatel’naia sub’ektivnost’ i «tekhnologii sebia» [Educational subjectivity and «technology itself»]. Universitet kak tsentr kul’turoporozhdaiushchego obrazovaniia. Izmenenie form kom-munikatsii v uchebnom protsesse [University as a center of culture-generating education. Changing the forms of communication in the educational process]. Ed. by. M. A. Gusakovskii. Minsk, BGU, 2004, pp. 122-134. (In Russian)

9. Petrova G. I. Sovremennyi konstruktivistskii otvet v reshenii klassicheskoi pedagogiko-antropo-logicheskoi problemy «zaboty o sebe» [Modern constructivist answer in solving classical pedagogical and anthropological problems of «caring for oneself»]. Vestn. Tomskogo gos. un-ta, 2013, no. 12 (140), pp. 131134. (In Russian)

10. Kritskaia V. P., Meleshko T. K. Patopsikhologiia shizofrenii [The pathopsychology of schizophrenia]. Moscow, Institut psikhologii RAN, 2015. (In Russian)

11. Grishina N. V. «Samoizmeneniia» lichnosti: vozmozhnoe i neobkhodimoeoye [«Self-Changes» of the Personality: Possible and Necessary]. Vestnik of Saint Petersburg University. Psychology, 2018, 8 (2), pp. 126-138. (In Russian)

12. Kostromina S. N., Grishina N. V. Protsessual’nyi podkhod v psikhologii lichnosti [The procedural approach to the psychology of personality]. Psikhologiia cheloveka kak sub’ekta poznaniia, obshcheniia i deiatel’nosti [Psychology of man as the subject of knowledge, communication and activity]. Eds A. L. Zhuravlev, V. V. Znakov. Moscow, Institut psikhologii RAN, 2018, pp. 506-512. (In Russian)

13. Kharlamenkova N. E. Opisanie, ob»iasnenie i obosnovanie teoreticheskogo znaniia v sovremennoi psikhologii lichnosti [Description, explanation and justification of theoretical knowledge in modern psychology of personality]. Psikhologicheskoe znanie: sovremennoe sostoianie i perspektivy razvitiia [Psychological knowledge: current state and development prospects]. Moscow, Institut psikhologii RAN, 2018, pp. 431-453. (In Russian)

14. Giordano P. J. Being or becoming: Toward an open-system. process-centric model of personality. Integrative Psychological and Behavioral Science, 2015, vol. 49, iss. 4, pp. 757-771.

15. Giordano P. J. Individual personality is best understood as process. not structure. Culture and Psychology, 2017, vol. 23, iss. 4, pp. 502-518.

16. Shtompka P. Sotsiologiia sotsial’nykh izmenenii [Sociology of social change]. Moscow, Aspekt-Press, 1996. (In Russian)

17. Smirnov A. V Soznanie. Logika. lazyk. Kul’tura [Consciousness. Logics. Tongue. Culture Meaning]. Smysl. Moscow, Iazyki slavianskoi kul’tury, 2015. (In Russian)

18. Leont’ev D. A. Il’ia Prigozhin i psikhologiia XXI veka [Ilya Prigogine and Psychology of the 21st Century]. Psikhologicheskii zhurnal [Psychological Journal], 2018, vol. 39, no. 3, pp. 9-14. (In Russian)

19. Petrovskii A. V., Iaroshevskii M. G. Osnovy teoreticheskoi psikhologii. [Fundamentals of theoretical psychology]. Moscow, Infra-M, 1998, pp. 80-98. (In Russian)

20. DeCicco T. L., Stroink M. L. A Third Model of Self-Construal: The Metapersonal Self. International Journal of Transpersonal Studies, 2007, vol. 26, iss. 1, pp. 82-104.

21. Mara C. A., DeCicco T. L., Stroink M. L. An Investigation of the Relationships Among Self-Con-strual. Emotional Intelligence. and Well-Being. The International Journal of Transpersonal Studies, 2010, vol. 29, iss. 1, pp. 1-11.

22. Fuko M. Germenevtika sub’ekta: Kurs lektsii, prochitannykh v Kollezh de Frans v 1981-1982 ucheb-nom godu [Subject Hermeneutics: A course of lectures given at the College de France in the 1981-1982 school year]. St. Petersburg, Nauka, 2007. (In Russian)

23. Ado P. Dukhovnye uprazhneniia i antichnaia filosofiia [Spiritual exercises and ancient philosophy]. Moscow, St. Petersburg, Stepnoi veter; ID «Kolo», 2005. (In Russian)

24. Vasiliuk F. E. Tipy dukhovnogo sovladaniia [Types of spiritual mastering]. Konsul’tativnaia psik-hologiia i psikhoterapiia [Consultative psychology and psychotherapy], 2014, no. 5, pp. 139-151. (In Russian)

25. Porus V. N. Chto znachit «poniat’» khudozhestvennyi tekst? [What does it mean to «understand» an artistic text?]. Vopr. filos. [Questions of Philosophy], 2016, no. 7, pp. 84-96. (In Russian)

26. Maksimova E. V. Dukhovnaia praktika kak predel’naia «praktika sebia» [Spiritual practice as the ultimate «practice of the self»]. Vestnik Novg. gos. un-ta. Ser.: Gumanitarnye nauki, 2013, no. 73, vol. 1, pp. 122-125. (In Russian)

Received: February 20, 2019 Accepted: March 14, 2019

Author’s information:

Viktor V. Znakov — Dr. Sci. in Psychology, senior researcher; [email protected]

Пруст, Ницше и Хайдеггер — Гуманитарный портал

Чтобы проиллюстрировать моё утверждение о том, что для нас ироников, теория стала средством скорее для личного совершенства, чем человеческой солидарности, я рассмотрю некоторые парадигмы иронической теории молодого Гегеля, Ницше, Хайдеггера и Деррида. Я предпочитаю использовать слово «теоретик», а не «философ», поскольку этимология термина «теория» предоставляет мне искомые коннотации и позволяет избежать нежелательных. Авторы, к которым я буду обращаться, не думают, что существует нечто, называемое «мудростью», в допустимом для Платона смысле. Таким образом, термин «любовь к мудрости» оказывается неуместным. Напротив, теория предполагает обзор обширной территории со значительной дистанции, а это как раз то, что делают эти авторы. Все они специализируются на отстранённом, панорамном обозрении того, что Хайдеггер назвал «традицией западной метафизики», и того, что я называю «платонистско-кантианским каноном».

Все составляющие этого канона, работы великих метафизиков, являются классическими попытками видеть все устойчивым и целостным. Метафизики пытаются возвыситься над множественностью явлений в надежде на то, что с этих высот откроется неожиданное единство — единство, которое явится знаком того, что было замечено нечто реальное, нечто, что стоит за явлениями и порождает их. Иронический канон, который мне хотелось бы обсудить, напротив, представляет собой серию попыток, отстранившись, рассмотреть стремления метафизиков подняться на эти высоты, а также увидеть единство, на котором основана множественность этих стремлений. Иронический теоретик не доверяет метафизической метафоре вертикального взгляда вниз. Он замещает её исторической метафорой отстранённого взгляда на прошлое вдоль горизонтальной оси. Но отстранившись, он видит не общее, а очень своеобразный разряд людей, пишущих особого рода книги. Предмет иронической теории — теория метафизическая.

Ироническому теоретику история веры во внеисторическую мудрость и любви к ней представляется историей последовательных попыток найти конечный словарь, который был бы не конечным словарём отдельного философа, а конечным словарём в полном смысле слова — словарём, который не был бы больше идиосинкразическим продуктом истории, а последним словом, в котором бы слились исследование и история, и которое сделало бы дальнейшее исследование и историю излишними.

Цель иронической теории — понять метафизическую потребность, потребность к теоретизированию, понять её так, чтобы полностью освободиться от неё. Ироническая теория, таким образом, лишь лестница, которую нужно отбросить, как только будет разгадано, что же толкало предшественников к теоретизированию ¹. Последнее, чего хотел бы или в чём нуждался бы иронический теоретик — теория иронизма. Он не собирается обеспечивать себя или своих коллег ироников методом, платформой или рациональным объяснением. Он делает только то, что делают все ироники — стремится к автономии. Он пытается выйти из-под власти унаследованных им случайностей и создать свои собственные случайности, из-под власти старого конечного словаря и сформировать свой собственный. Общая черта всех ироников состоит в том, что они не надеются разрешить свои сомнения относительно своего конечного словаря с помощью чего-то большего, чем они сами. Это значит, что их критерий разрешения сомнений, критерий личного совершенства — это скорее автономия, чем причастность к какой-то другой силе, нежели они сами. Любой ироник может мерить свой успех прошлым, но не так, согласовывая свою жизнь с ним, а переописывая его в своих собственных терминах так, чтобы оказаться в состоянии сказать: «Так я хотел».

Задачей, характеризующей ироника, является то, что Кольридж рекомендовал великому и оригинальному поэту самому создавать вкус, который был бы его судьёй. Ибо судья, которого ироник имеет в виду — никто иной как он сам. Он хочет быть способным подвести итог своей жизни в своих собственных терминах. Совершенная жизнь заключается для него в уверенности, что последний из его конечных словарей, принадлежал в конечном счёте только ему. Иронического теоретика отличает только то, что его прошлое заключено в особой узко ограниченной литературной традиции — грубо говоря, в каноне Платона-Канта и в примечаниях к этому канону.

Он ищет лишь переописания этого канона, чтобы освободиться из-под его власти, он хочет развеять чары, исходящие от чтения книг, составляющих этот канон. (Выражаясь метафизически, то есть заведомо вводящим в заблуждение образом, можно сказать, ироник хочет раскрыть тайну философии, её подлинное и магическое имя — имя, которое сделает её скорее служанкой, чем госпожой.) Отношение иронического теоретика к остальной иронической культуре, в отличие от отношения метафизика к метафизической, не есть отношение абстрактного к конкретному, общей проблемы к частному случаю. Это лишь повод быть ироничным по отношению к конкретным вещам, к тем моментам, которые образуют значимое прошлое. Прошлое для ироника — это книги, которые предполагают, что может существовать такая вещь, как неиронизируемый словарь, который не может быть заменён через переописание. На иронических теоретиков можно смотреть как на литературных критиков, специализирующихся на таких книгах, на таком особенном литературном жанре.

В нашей культуре, становящейся всё более иронической, часто ссылаются на два примера того совершенства, которое описано Кольриджем: на Пруста и Ницше. Александр Нехамас в своей недавней книге о Ницше сводит вместе эти две фигуры. Он полагает в них общим не только то, что они всю жизнь заменяли случайности, унаследованные ими, на случайности, произведённые ими самими, но также и то, что они описывали себя как призванных это делать. Оба отдавали себе отчёт, что сам процесс самосозидания был делом случайных обстоятельств, которые не могли быть ими полностью осознаны, хотя он и был осложнен метафизическими вопросами об отношении свободы и детерминизма. Пруст и Ницше — парадигматические не-метафизики, поскольку они очевидным образом были озабочены лишь тем, как они выглядят в собственных глазах, а не тем как они выглядят перед лицом вселенной. Но если для Пруста метафизика была лишь ещё одной из форм жизни, то для Ницше она была предметом одержимости. Ницше был не только не-метафизиком, но анти-метафизическим теоретиком.

Нехамас цитирует отрывок, где рассказчик Пруста говорит, что он пришёл к выводу «… что создавая произведение искусства, мы никоим образом не свободны, так как мы создаём его, исходя не из собственной воли, но из того, что пред-существует в нас, и поэтому, так как оно необходимо и сокрыто, мы должны поступать с ним как с законом природы, то есть открывать его» ².

Нехамас комментирует: «И всё же это открытие, которое [Пруст] эксплицитно описывает как «открытие нашей истинной жизни», может быть сделано только в самом процессе созидания произведения искусства, описывающем и конституирующем его. И двойственное отношение между открытием и творением, которое абсолютно соответствует взгляду Ницше, также прекрасно схватывает напряжённость самой идеи возможности стать тем, кто ты в действительности есть» ³.

Смысл, который Ницше вкладывал в фразу «кто ты в действительности есть», состоит не в том, «кем ты на самом деле был всё это время», но в том, «кем ты стал в процессе создания вкуса, которым ты и завершил суждение о себе». Однако термин «завершил» вводит в заблуждение. Он предполагает некий предопределённый пункт покоя. Но процесс осознания своих собственных причин через их переописание непрерывен до самой смерти. Любой конец, любое само-переописание на смертном одре будет иметь причины, на переописание которых не хватит времени. Оно будет продиктовано законом природы, на обнаружение которого у человека не остаётся времени (но на который могут однажды натолкнуться его сильные и восхищенные критики).

Метафизик типа Сартра может описывать стремление ироника к совершенству как «тщетную страсть», но ироник типа Пруста или Ницше будет думать, что эта формулировка является предвосхищением основания, которое принимается за решение основного вопроса. Тема тщетности могла появиться только в том случае, если уже была предпринята попытка преодолеть время, случай и само-переописание путём нахождения чего-то более могущественного, чем они. Однако для Пруста и Ницше нет ничего более могущественного или важного, чем само-переописание. Они пытаются не преодолеть время и случай, но использовать их. Им ясно, что нечто, принятое за решение, совершенство или автономию, всегда будет производной момента смерти или начала безумия. Но эта относительность не означает тщетности. Ибо нет никакой большой тайны, которую надеется раскрыть ироник, боясь умереть и истлеть до её открытия. Для него существуют лишь незначительные преходящие вещи, которые следует пере-расположить посредством переописания.

Если бы он продолжал жить или находиться в своём уме, было бы больше материала, который следовало бы пере-расположить и, таким образом, больше переописаний, но правильного описания не было бы никогда. Ибо хотя радикальный ироник может использовать термин «лучшее описание», у него нет критерия для применения этого термина, и поэтому он не может использовать термин «правильное описание». Итак, он не видит тщетности в провале своей попытки стать ętre-en-soi. To обстоятельство, что он никогда не хотел быть единственным, или, по крайней мере, не хотел хотеть быть единственным, отличает его от метафизика.

Несмотря на эти сходства между Прустом и Ницше, есть одно решающее отличие, которое для меня имеет принципиальное значение. Проект Пруста мало общего имеет с политикой; он, как и Набоков, использует злободневные вопросы лишь для локального колорита. Напротив, Ницше часто говорит так, как если бы он имел общественную миссию, как если бы он имел взгляды, значимые для публичного действия: отчётливо антилиберальные взгляды. Но как и в случае с Хайдегтером, этот антилиберализм кажется побочным и идиосинкразическим, ибо тот вид самосозидания, примером которого являются Ницше и Хайдеггер, представляется никак не относящимся к вопросам социальной политики. Я думаю, что сравнение этих двух фигур с Прустом поможет прояснить ситуацию, а также подтвердить выдвинутый мною в конце четвёртой главы тезис о том, что конечный словарь ироника может и должен быть разделён на две части — большую приватную и малую публичную, которые не имеют никакого отношения одна к другой.

В качестве предварительного наброска относительно разницы между Прустом и Ницше можно заметить, что Пруст стал тем, кем он был, реагируя на людей и переописывая их, на реальных живых людей, которых он встречал во плоти, тогда как Ницше реагировал на людей, встреченных им в книгах, и переописывал их. Оба хотели создать себя, написав нарратив о людях, предложивших их описание; они хотели стать автономными, переописав источники Гетерономных описаний. Однако нарратив Ницше, содержащийся в разделе «Как «истинный мир» стал басней» в «Сумерках идолов», описывает не лица, а скорее словари, для которых некоторые известные имена служат лишь аббревиатурами.

Разница между людьми и идеями является, однако, только поверхностной. Важно то, что коллекция людей, которых встречал Пруст, которые описывали его, и которых он переописывал в своём романе — родители, слуги, друзья семьи, соученики, герцогини, издатели, любовники — это только коллекция, только люди, с которыми Прусту довелось столкнуться. Напротив, словари, обсуждаемые Ницше, диалектически связаны, внутренне соотносятся один с другим. Они — не случайная коллекция, а диалектическая прогрессия, служащая для описания кого-то гораздо большего, чем Фридрих Ницше. Эту личность он чаще всего называет «Европой». В жизнь Европы, в отличие от жизни Ницше, случай не вторгается. Подобно «Феноменологии духа» молодого Гегеля и хайдеггеровской Истории Бытия, здесь нет места для случайности.

Европа, Дух, Бытие — это не простое нагромождение случайностей и не продукты стечений обстоятельств, это та разновидность вещей, о бытии которых знал сам Пруст. Это изобретение героя большего-чем-я-сам, в терминах деятельности которого определяется собственно то, что отличает Гегеля, Ницше и Хайдеггера от Пруста и делает их более теоретиками, чем новеллистами: людьми, скорее ищущими нечто большее, чем создающими нечто малое. Эти три автора, хотя они и врождённые ироники, не метафизики, все же, ещё не оперившиеся номиналисты, ведь им не доставляет удовольствия заниматься мелочами. Они хотят описывать большое.

Именно это отделяет их нарративы от «В поисках утраченного времени». Роман Пруста представляет собой сеть маленьких оживляющих друг друга случайностей Рассказчику могло бы никогда не попасться ещё одно пирожное мадлен. Недавно обедневший герцог де Германт не должен был жениться на мадам Вердюрен. Он мог бы найти какую-нибудь другую наследницу. Такие случайности приобретают смысл только в ретроспективе, и при каждом переописании этот смысл меняется. Но в нарративе иронической теории Платон должен уступить дорогу святому Павлу и христианству вплоть до Просвещения. За неким Кантом должен следовать некий Гегель, за неким Гегелем — некий Маркс. Вот почему ироническая теория столь ненадёжна, столь склонна к самообману. Это единственная причина того, что каждый новый теоретик обвиняет своих предшественников в том, что они были завуалированными метафизиками.

Ироническая теория должна быть нарративной по форме, поскольку номинализм и историцизм ироника не позволяют ему видеть в своей работе установление отношения с действительной сущностью; он может устанавливать отношение лишь с прошлым. Но в отличие от других форм иронического письма — в особенности в отличие от иронического романа, для которого Пруст является парадигмой — это отношение к прошлому есть отношение не к идиосинкразическому прошлому автора, но к большему прошлому, к прошлому вида, расы, культуры. Это отношение не к разнородному собранию случайных реальностей, но к царству возможности, царству, через которое герой больше-чем-жизнь прокладывает себе путь, шаг за шагом исчерпывая возможности. Благодаря счастливому стечению обстоятельств, культура исчерпала всю гамму возможностей как раз в тот момент, когда рассказчик появился на свет.

Фигуры, которые я использую в качестве парадигм иронического теоретизирования — Гегель «Феноменологии», Ницше «Сумерек идолов», Хайдегтер «Письма о гуманизме» — объединяет идея того, что нечто (история, западный человек, метафизика — нечто достаточно большое, чтобы обладать судьбой) — истощило свои возможности. Таким образом, сейчас пришло время все обновить. Они не заинтересованы только в обновлении самих себя. Они хотят также обновить нечто большее; их собственная автономия будет производной этого большего нового (newness). Они хотят возвышенного и невыразимого, а не просто прекрасного и нового — чего-то несоизмеримого с прошлым, но не просто прошлым, схваченным благодаря переустройству и переописанию. Они хотят не относительной и выразимой красоты переустройства, но невыразимой и абсолютной возвышенности Полностью Иного; они хотят Тотальной Революции ⁴. Они ищут способ увидеть своё прошлое, которое несоизмеримо ни с одним из тех способов, которыми прошлое описывало себя.

Напротив, ироническим романистам не интересна непомерность. Им достаточно простого отличия.

Личная автономия может быть достигнута через такое переописание собственного прошлого, которое никогда ранее не имело места. Для этого не требуется апокалиптической новизны, в которой нуждается ироническая теория. Ироник, не являющийся теоретиком, не будет беспокоиться о том, что его переописание прошлого станет материалом для переописаний его последователями; его отношение к своим последователям — просто «желаю удачи». Но иронический теоретик не может и вообразить себе своих последователей, ибо он пророк новой эпохи, тот, к кому не применимы никакие термины, которые использовались в прошлом.

В конце четвёртой главы я говорил, что иронический либерал был заинтересован не во власти, но только в совершенстве. Иронический теоретик, однако, всё же хочет определённого рода власти, которая исходит от близкого соприкосновения с кем-то очень большим; это одна из причин, почему он редко бывает либералом. Сверхчеловек Ницше разделяет с гегелевским Мировым Духом и хайдеггеровским Бытием двойственность, присущую Христу: очень человек, но со своей невыразимой стороны очень Бог. Христианская доктрина воплощения была принципиальной для гегелевского проекта, и мы вновь сталкиваемся с ней, когда Ницше воображает себя Антихристом, и вновь, когда Хайдеггер, бывший иезуитский послушник, начинает описывать Бытие как бесконечно кроткое и как Полностью Иное.

Пруст тоже был заинтересован во власти, но не путём обнаружения кого-то большего, чем он сам, чтобы воплотиться в него и прославлять его Он хотел лишь вырваться из-под власти конечных сил, делая их конечность очевидной. Он не хотел ни дружить с властью, ни властвовать над другими, а только лишь освободиться от тех описаний себя, которые ему предлагали встреченные им люди. Он не хотел быть тем, за кого они его принимали, не хотел застыть на фотографии, снятой с перспективы другого человека. Он, по выражению Сартра, боялся превратиться в вещь под взглядом другого (например, под «суровым взглядом» Сент-Лу, или «пристальным взглядом» Шерлюса) ⁵. Его метод освобождения от этих людей, становления автономным, заключался в переописании тех, кто описывал его. Он делал зарисовки с них с разнообразных перспектив — и в особенности, с разных временных позиций — проясняя таким образом, что никто из этих людей не занимал привилегированной точки зрения. Пруст стал автономным, объясняя себе, почему другие являются не авторитетами, а такими же со-случайностями (fellow contingencies). Он переописывал их как продукт установок других по отношению к ним, в той же мере, в какой и сам Пруст был продуктом их установки по отношению к нему.

В конце своей жизни и своего романа, Пруст, показывая, что сделало время со всеми этими людьми, показал тем самым, что он сделал с имевшимся у него временем. Он написал книгу, и таким образом создал себя, автора этой книги, которого эти люди не могли ни предсказать, ни представить.

Он в той же степени стал авторитетом для них, в какой его молодое Я боялось, что они могли бы стать авторитетом для него. Этот страх дал ему возможность отказаться от самой идеи авторитета, а вместе с ней и то мысли, что существует некая привилегированная перспектива, с которой должно описывать его или кто-либо другого. Этот страх дал ему возможность в целом игнорировать идею о причастности к высшей силе — того рода причастности, которую Шерлюс предложил молодому Марселю при их первой встрече, и которую метафизики традиционно предлагают своим читателям, причастности, предназначенной для того, чтобы позволить эпигону чувствовать себя воплощением Всемогущества.

Пруст овременил и оконечил авторитет встреченных им людей, рассматривая их как создания случайных обстоятельств. Подобно Ницше, он избавился от страха того, что была какая-то предшествующая истина относительно его, действительная сущность, которую другие могли бы обнаружить. Он был способен на это, не претендуя на знание истины, скрытой от авторитетных фигур своей молодости. Ему удалось развенчать авторитет, не облекая себя авторитетными полномочиями, разоблачить амбиции властвующих, не разделяя этих амбиций. Он оконечил авторитетные фигуры, не показывая, чем они «действительно» были, но наблюдая, как они изменялись, и как они выглядят теперь, переописанные в терминах, предложенных новыми авторитетными фигурами, против которых он первым и начал игру. Результат всего этого оконечивания позволил Прусту не стыдиться своей собственной конечности. Он овладел случайностью, признав её, и таким образом, освободился от страха, что встреченные им случайности были больше, чем только случайности. Он обратил других людей из судей в товарищей по страданию, и таким образом ему удалось создать тот вкус, в соответствии с которым он судил себя.

Ницше, как и Пруст, как и молодой Гегель, упивался своим умением переописывать, своей способностью сновать между противоположными описаниями одной и той же ситуации. Все трое были мастера как бы принимать обе стороны одной и той же проблемы, в действительности же сдвигая перспективу и, тем самым, изменяя проблему между двумя удачными ответами. Всех троих привлекали изменения, приносимые временем. Ницше любил показывать, что, как он это формулировал, все, выдвигавшееся когда-либо в качестве гипотез о «человеке», является «в основании своём не больше чем свидетельством о человеке на очень ограниченном временном промежутке» ⁶. В общем, он любил показывать, что всякое описание чего бы то ни было соотнесено с потребностями исторически обусловленной ситуации. Он и молодой Гегель использовали эту технику для оконечивания великих умерших философов, великих переописателей, которых ироник, занимающийся философией, должен переописать для себя, и тем самым преодолеть, если хочет стать им равным, а не остаться их эпигоном.

Если к этой стратегии оконечивания прибегают теоретики, а не писатели романов, тогда возникает очевидная проблема — проблема, которую комментаторы Гегеля резюмировали фразой «конец истории». Если определять себя в терминах собственной оригинальности vis-a-vis с рядом своих предшественников и гордиться своей способностью переописывать их ещё полнее и радикальнее, чем они переописывали друг друга, в конце концов задаёшься вопросом «А кто же переопишет меня?» Поскольку теоретик стремится скорее видеть, чем переустраивать, скорее возвыситься, чем манипулировать, его должна заботить так называемая проблема само-референции, проблема объяснения его собственного беспрецедентного успеха в переописании в терминах его же теории. Он хочет, чтобы всем стало ясно, что никто не может превзойти его так, как он превзошёл всех, поскольку поле возможностей уже исчерпано. Не осталось, так сказать, диалектического пространства, чтобы превзойти; дальше мышлению уже некуда идти. Вопрос «Почему я должен думать, что переописание завершается мною, и как я могу на это претендовать?» также может быть понят как вопрос «Как я могу закончить свою книгу?» «Феноменология духа» заканчивается на двусмысленной ноте: её последние строки могут быть интерпретированы и как увертюра к бесконечному будущему, и как отстранение от уже законченной истории. Однако печально известно, на какой ноте завершаются некоторые из поздних работ Гегеля: «И, таким образом, Германия стала Главнейшей Нацией, и История пришла к Концу» ⁷.

Как сказал Киркегор, если бы Гегель предварил «Науку логики» фразой «Всё это только мыслительный эксперимент», он был бы величайшим из когда-либо живших мыслителей ⁸. Сделав акцент на этой ноте, Гегель схватил бы свою конечность так же ясно, как и конечность других. Это приватизировало бы его стремление к автономии и устранило бы соблазн считать, что он полагал себя причастным к чему-то большему. Было бы милосердно и трогательно, хотя и совершенно не оправдано, верить, что Гегель сознательно отказался от спекуляций по поводу того, какая нация придёт на смену Германии, и какой философ — на смену ему, так как через «непрямую коммуникацию», как назвал её Киркегор, он хотел продемонстрировать скорее ироническим жестом, чем выдвижением притязания, что отдаёт себе полный отчёт в своей собственной конечности. Было бы мило полагать, что он сознательно оставил будущее нетронутым скорее в качестве приглашения своим последователям проделать над ним то же самое, что он проделал со своими предшественниками, чем в качестве высокомерного допущения, что ничего больше сделать невозможно. Но, что бы ни произошло с Гегелем, проблема того, как оконечивать, выказывая знание о своей собственной конечности, как удовлетворить требованию, которое Киркегор предъявил Гегелю, является собственно проблемой иронической теории. Это проблема заключается в том, как преодолеть авторитет, не претендуя на авторитет. Эта проблема представляет собой ироническую противоположность метафизической проблеме преодоления разрыва между видимостью и действительностью, временем и вечностью, языком и нелингвистическим.

Для нетеоретиков, подобных Прусту, такой проблемы не существует. Нарратор «В поисках утраченного времени» никогда не будет мучиться вопросом: «Кто же меня переопишет?» Ибо его работа закончена, как только он расположил события своей жизни согласно им самим установленному порядку, как только он создал лейтмотив, связывающий все мелочи — Жильбер среди боярышника, цвет окон часовни Германтов, звучание имени «Германт», две прогулки. Он знает, что этот лейтмотив был бы другим, умри он раньше или позже, ибо было бы больше или меньше тех мелочей, которые следовало бы на нанизать. Но это не важно. Для Пруста не существует проблемы — как не стать aufgehoben. Поскольку красота, зависящая от формы, приданной множественности, как известно преходяща, она разрушается от появления новых элементов в этой множественности. Красоте нужно обрамление, и его дает смерть.

Возвышенность, напротив, никогда не бывает ни преходящей, ни соотносимой, ни реактивной и ни конечной. Иронический теоретик, в отличие от иронического новеллиста, постоянно стремится не только к красоте, но к возвышенности. Вот почему он постоянно склонен впадать в метафизику, стремиться выявить некую скрытую действительность, вместо того, чтобы искать лейтмотив в явлениях, намекать на существование чего-то большего, чем он сам, воплощением чего он является, будь то «История», «Европа» или «Бытие». Возвышенное не является синтезом разнородного, и таким образом оно не может быть достигнуто переописанием серии временных столкновений. Стремиться к возвышенному, значит стремиться сделать каркас из всего поля возможности, а не только из маленьких случайных действительностей.

Начиная с Канта, метафизическая устремлённость к возвышенному приняла форму попыток сформулировать «необходимые условия всех возможных x». Если философы предпринимают такую трансцендентальную попытку, тогда они делают ставку на нечто большее, чем та разновидность приватной автономии и личного совершенства, которых достиг Пруст.

В теории Ницше не играет в эту кантианскую игру, на практике же, как только он претендует смотреть скорее вглубь, чем вширь, быть скорее свободным, чем просто реактивным, он предает свой собственный перспективизм и номинализм. Он думает, что его историцизм спасёт его от этого предательства, но этого не происходит. Ибо он жаждет именно некоего исторического возвышенного, будущего, которое порвало все отношения с прошлым и, таким образом, может быть связано с философским переописанием прошлого только через отрицание. Если Платон и Кант благоразумно изъяли возвышенное из времени, то ни Ницше, ни Хайдеггер не могут воспользоваться этой уловкой.

Они должны оставаться во времени, но видеть себя отделёнными от всего остального времени неким решающим событием.

Этот поиск исторического возвышенного — ради приближения к некоему событию, такому как преодоление разрыва между субъектом и объектом, или пришествие сверхчеловека, или конец метафизики — приводит Гегеля, Ницше и Хайдеггера к тому, что они начинают представлять себя в роли «последнего философа». Попытка играть эту роль является попыткой написать нечто такое, что могло бы быть переописано только в своих собственных терминах, что не могло бы стать элементом чужого прекрасного лейтмотива, ещё одной мелочью. Стремление к возвышенному — это не просто стремление создать вкус, которым следует судить себя, но стремление сделать невозможным для кого бы то ни было судить тебя другим вкусом Пруст был бы рад послужить элементом для чужих прекрасных лейтмотивов. Ему нравилось думать, что для кого-нибудь из своих последователей он мог бы сыграть ту роль, которую его предшественник — скажем, Бальзак или Сен-Симон — сыграл для него. Но часто, такая мысль — больше, чем то, что может вынести иронический теоретик типа Ницше.

Рассмотрим противоположность между защитой Ницше «перспективизма» и его нападками на «реактивность». Пока Ницше релятивизирует и историзирует своих предшественников, он счастлив переописывать их как сети отношений к историческим событиям, социальным условиям, их собственным предшественникам и так далее. В такие минуты он верен своему убеждению, что самость не является субстанцией, что нам следует отбросить саму идею «субстанции» — чего-то, что не может быть перспективизировано, поскольку обладает действительной сущностью, привилегированной перспективой себя. Но в другие минуты, когда он представляет себе сверхчеловека, который не будет просто пучком идиосинкразических реакций на стимулы из прошлого, но чистым самосозиданием, чистой спонтанностью, он полностью забывает свой перспективизм. Когда он начинает объяснять, как быть замечательным и непохожим на все существовавшее прежде, он говорит о человеческих самостях как о резервуарах чего-то, что зовётся «волей к власти». Сверхчеловек имеет гигантский резервуар этого вещества, резервуар самого Ницше также достаточно велик.

Ницше-перспективист заинтересован в нахождении такой перспективы, с которой он мог бы отстраниться от перспектив, им унаследованных, для того, чтобы увидеть некий прекрасный лейтмотив. Этот Ницше может быть смоделирован по Прусту, как делает это Нехамас; на него можно посмотреть как на создавшего себя в качестве автора своих книг. Но Ницше-теоретик воли к власти — тот Ницше, на которого Хайдеггер нападал как на «последнего метафизика» — так же как и сам Хайдеггер, был заинтересован в выходе за пределы всех перспектив. Ему хотелось возвышенного, а не просто красоты. Если бы Ницше был способен понять канон великих философов прошлого так же, как Пруст понимал встреченных им людей, он бы избежал искушения быть теоретиком, не стремился бы к возвышенному, не подвергся бы критике Хайдеггером, жил бы соответственно ожиданиям Киркегора и Нехамаса. Он был бы Киркегором без христианства, сознательно оставшимся «эстетом», в киркегоровском смысле этого слова.

Если бы он остался верен своему перспективизму и антиэссенциализму, он избежал бы того искушения, в которое впал Гегель. Искушала мысль, что если бы довелось найти способ, как каталогизировать своих предшественников в соответствии с некой общей идеей, следовательно было бы сделано нечто большее, чем просто их переописание, которое вам требовалось для самосозидания. Но если вы продолжаете считать, что нашли способ сделать себя совершенно отличным от своих предшественников, сделать нечто, совершенно отличное от того, что делали они, тогда вы занимаетесь именно тем, что Хайдеггер назвал «впадением в метафизику». Ибо в этот момент вы претендуете на то, что никакое описание, применимое к вашим предшественникам, не применимо к вам, что вас отделяет от них пропасть. Вы действуете так, как если бы переописание своих предшественников позволяло бы войти в соприкосновение с отличной от вас силой, с чем-то с большой буквы: Бытием, Истиной, Историей, Абсолютным Знанием или Волей к Власти. Именно на это указывал Хайдегтер, называя Ницше «просто вывернутым наизнанку платоником»: то же самое стремление стать причастным к чему-то большему, которое привело Платона к материализации «Бытия», вело Ницше к поиску причастности к «Становлению» и «Власти».

У Пруста не было такого соблазна. В конце своей жизни он видел себя оглядывающимся вдоль временной оси, наблюдающим цвета, звуки, вещи и людей, которые обрели место в перспективе самого недавнего их переописания. Он не считал себя взирающим сверху на последовательность временных событий, поднявшимся от перспективистского к неперспективистскому способу описания. Теория не входила в его амбиции; он был перспективистом, которому не нужно было беспокоиться относительно того, является ли перспективизм истинной теорией.

Итак, пример Пруста приводит меня к заключению, что романы, гораздо в большей степени чем теория, подходят для выражения признания относительного и случайного характера авторитетных фигур. Ибо все романы обычно о людях — то есть о том, что в отличие от общих идей и конечных словарей очевидным образом локализовано во времени и вплетено в сеть случайностей. Поскольку персонажи романов стареют и умирают — поскольку они так или иначе с очевидностью разделяют конечность книг, которым принадлежат — постольку у нас нет искушения считать, что заняв позицию по отношению к ним, мы тем самым заняли позицию по отношению к любому возможному типу личности. Напротив, книги об идеях, даже написанные историцистами вроде Гегеля и Ницше, выглядят скорее описаниями вечных отношений между вечными объектами, чем генеалогическими таблицами происхождения конечных словарей, показывающими, как эти словари были порождены спариваниями случайностей и непредвиденными обстоятельствами ⁹.

Обрисованная мною противоположность между Прустом и Ницше поднимает центральную проблему, которую пытался решить Хайдеггер, а именно: каким образом можно написать историческое повествование о метафизике — о последовательных попытках найти такое переописание прошлого, которое будущее не смогло бы переописать — самому не впадая в метафизику? Как можно рассказывать исторический нарратив, заканчивающийся на самом себе, без того, чтобы не выглядеть так же нелепо, как Гегель? Как можно быть теоретиком — писать повествование об идеях, а не о людях — и не претендовать на возвышенность, которая исключается его собственным повествованием?

Хотя Ницше постоянно говорит о «новом дне», «новом пути», «новой душе», «новом человеке», его стремление взорвать границы, установленные прошлым, ослабевает от печального осознания неудачи Гегеля, и вообще, от ощущения им вреда слишком исторического сознания для жизни.

Ницше понимает, что тот, кто хочет создать себя, не может позволить себе быть слишком аполлоническим. В частности, он не может повторить кантовской попытки обозреть сверху всё поле возможности. Ибо мысль о фиксированном, неизменном «поле возможностей» плохо сочетается с мыслью о том, что благодаря собственным усилиям можно расширить это поле, не просто занять своё место в рамках предустановленной схемы, но изменить саму схему. Перед всяким ироническим теоретиком встаёт дилемма: либо говорить, что он реализовал последнюю из оставшихся возможностей, либо говорить, что он создал не только новую действительность, но новые возможности. Теория требует от него первого, самосозидание — второго.

Ницше представляет собой сбивающий с толку и поучительный пример напряжения между двумя этими требованиями, — напряжения, вызванного той нагрузкой, которой подвергла безграничное чувство юмора Ницше его попытка выглядеть всемирно-историческим, — нагрузкой, которой поддалось его желание быть совершенно новым в осознании того, что теперь такая претензия уже устарела. Но лишённый юмора Хайдеггер, тем не менее, больше всего говорит нам об этом напряжении. Он гораздо в большей степени и отчётливее осознавал дилемму, описанную мною, чем Гегель или Ницше, и конечно мучился этим. Не будет преувеличением сказать, что разрешение этой проблемы постепенно к 1930-м годам стало центральной темой Хайдеггера.

В середине 1920-х годов Хайдеггер мог ещё совершенно неосознанно проецировать свою проблему о том, как быть ироническим теоретиком, на нечто большое (Dasein), идентифицируя «вину» (в глубоком «онтологическом» смысле) с тем обстоятельством, что самость не создала сама себя. «Dasein как таковое является виновным», — говорит он нам. Ибо Dasein постоянно преследуется «зовом совести», который напоминает ему, что оно «преследуется» своей собственной жуткостью (Unhemlichkeit), жуткостью, которая и есть «фундаментальный вид Бытия-в-мире, даже если в повседневной жизни это сокрыто» ¹⁰. Аутентичность есть осознание этой жуткости. Она достигается только теми, кто осознает, что они «заброшены», кто осознает, что они не могут (по крайней мере, еще не могут) сказать прошлому «Так я хотел».

Для Хайдеггера, раннего и позднего, то, чем некто является — есть практики, в которые он вовлечён, и в особенности язык, конечный словарь, им используемый. Ибо именно этот словарь определяет то, что может быть принято как возможный проект. Таким образом, сказать, что Dasein виновно, означает сказать, что оно говорит языком других, и, таким образом, живёт в мире не им созданном — в мире, который именно по этой причине не является его Heim. Оно виновно, поскольку его конечный словарь — как раз то, во что оно было заброшено, язык, на котором случилось разговаривать людям, среди которых оно выросло. Большинство людей не испытывало бы вины по этому поводу, но люди с особыми дарованиями и претензиями, такие как Гегель, Пруст, Хайдеггер — испытывают. Итак, простейшим ответом на вопрос «Что же подразумевает Хайдеггер под Dasein?» является следующий: «людей подобных ему», людей, для которых невыносима мысль, что они не свои собственные творения. Это люди, которым понятен непосредственный смысл восклицания Блейка: «Я должен Создать Систему, либо быть порабощённым Другим» ¹¹. Или точнее, эти люди являются «аутентичнымDasein» — Dasein, которое знает, что оно Dasein, что оно только случайно находится там, где оно есть, говоря так, как оно говорит.

Кажется, что Хайдеггер, работая над «Бытием и временем», всерьёз полагал, что он разрабатывает трансцендентальный проект, а именно даёт точный список «онтологических» условий возможности чистых «оптических» состояний. Кажется, что он искренне верил, что обыденные состояния сознания и жизненные планы неинтеллектуалов «основаны» на способности людей, подобных ему и Блейку, иметь абсолютно другие тревоги и проекты. (Он говорит нам с серьёзной миной, что та «вина», о которой говорилось выше, является условием возможности, например, того, что мы чувствуем себя виновными, не отдав долг.) Как, кажется, Кант никогда не задавался вопросом, как, указав все ограничения человеческого сознания, которые выявила «Критика чистого разума», можно всё же принять «трансцендентальную точку зрения», с которой эта книга предполагалась быть написанной, так и Хайдеггер этого периода никогда не ставит перед собой вопроса о методологической само-референции. Он никогда не спрашивает себя, как возможен тот вид «онтологии», которым он занимается, при всех вытекающих из неё следствиях.

Отмечая эту молодую беззаботность, я не хочу очернять это раннее произведение Хайдеггера (внутренне несуразное, наспех написанное, ярко оригинальное). Кроме того, Хайдеггер был не первым философом, который представил свою собственную идиосинкразическую духовную ситуацию в качестве сущности того, что значит быть человеком. (Первым таким случаем в чистом виде был Платон, первый из западных философов, чьи работы до сих пор живы.) Скорее, я хочу указать на то, что в 1930-х годах у Хайдеггера были прекрасные основания прекратить употреблять такие термины как Dasein, «онтология», «феноменология», перестать говорить об «условиях возможности» разнообразных, привычных для всех ситуаций. У него было прекрасное основание перестать говорить так, как если бы его основным предметом было что-то такое, как «то, чем в действительности являются все люди в глубине», и начать открыто говорить о том, что его на самом деле заботило: о его собственном, особенном, приватном чувстве долга по отношению к отдельным философам прошлого, о своём страхе, что их словари могут его поработить, о своём ужасе, что ему никогда не удастся себя создать.

С того времени, когда он начинает усиленно интересоваться Ницше (которому в «Бытии и времени» почти не уделяется внимания), и до самой своей смерти, Хайдеггер сосредоточен на вопросе «Как я могу избежать того, чтобы не быть ещё одним метафизиком, ещё одним примечанием к Платону?» Первый ответ, который он даёт на этот вопрос — переключить описание того, что он хочет написать, с «феноменологической онтологии» на «историю Бытия», историю нескольких дюжин мыслителей, людей, сотворивших себя, и нескольких плодотворных веков, тем самым воплощая новое «понимание Бытия» (Seinsverstandrus). Все эти мыслители были метафизиками в том, что в той или иной форме они воскрешали греческое различение сущности и явления все они рассматривали себя как приближающихся к чему-то (к Действительному), которое уже ожидает их. Даже Ницше, понятый (а Хайдеггер настаивает на таком его понимании) как теоретик воли к власти как предельной реальности, был метафизиком — хотя и «последним метафизиком», поскольку он осуществил последнюю трансформацию Платона, вывернув его так, что Действительное оказалось заключённым в том, что Платон отождествил с Явлением ¹².

Я не думаю, что можно много сказать по поводу общего вопроса об отношении между идеями Хайдеггера к его нацизму, кроме того, что одному из самых оригинальных мыслителей века довелось быть одним из самых отвратительных персонажей. Он был из тех, кто мог предать своих еврейских коллег из-за своих амбиций, а затем ухитриться забыть, что он сделал. Но если придерживаться взгляда на самость как не имеющую центра, выдвинутого мною во второй главе, тогда можно было бы быть готовым признать случайными отношения между интеллектуальными и моральными добродетелями, между книгами автора и другими сторонами его жизни.

Это переописание прошлого, и в особенности Ницше, описание Запада как места, где платонизм вывернулся наизнанку и кончил волей к власти, позволило Хайдеггеру представить себя как философа нового типа. Он не хотел быть ни метафизиком, ни ироником, но хотел сочетать преимущества обоих. Он потратил большую часть времени на то, чтобы придать слову «метафизика», которое у него заимствовал и популяризировал Деррида, уничижительный смысл, который я использовал в этой книге. Но также много времени он потратил на презрение к эстетскому, прагматическому легкомыслию ироников. Он видел в них болтливых дилетантов, которым не достаёт высокой серьёзности великих метафизиков, их особого отношения к Бытию. Как шварцвальдская деревенщина, он обладал закоренелой неприязнью к космополитическим мандаринам Северной Германии. Как философ, он видел в восхождении иронических интеллектуалов, среди которых было много евреев, симптом упадка того, что он называл «временем картины мира». Он понимал ироническую культуру нашего века, высокую культуру, в которой Пруст и Фрейд являются центральными фигурами, просто как бездумное самоудовлетворение постметафизического нигилизма. Итак, он искал способ не быть ни метафизиком, ни эстетом. Он скорее хотел видеть в метафизике фатальную и истинную судьбу Европы, чем просто отстраниться от неё (как сделали Пруст и Фрейд). Но в то же время он хотел заявить, что метафизика, а следовательно и Европа, уже пришли к своему концу, ибо — теперь, когда Платон полностью вывернут наизнанку — метафизика исчерпала свои возможности.

Для Хайдеггера эта задача состояла в следующем как работать внутри конечного словаря, когда нечто его постоянно «заключает в кавычки», как сохранить серьёзность его конечности и в то же время позволить ему выразить свою собственную случайность. Он хотел создать словарь, который неизменно разоблачал бы сам себя, и принимал бы себя всерьёз. Исторический перспективизм Гегеля и Ницше вёл по направлению к этой проблеме, но Гегель увернулся от неё, заговорив так, как если бы до Абсолютного Знания было рукой подать, как если бы язык являлся необязательной «медитацией», которая будет снята конечным единством субъекта и объекта. Ницше, в свою очередь, навязывал нам предположение, что сверхчеловек сумеет каким-то образом обойтись без всякого словаря. Ницше довольно туманно говорит, что дитя из притчи о Заратустре, которое придёт на смену льву (который, в свою очередь, сменил верблюда), будет иметь все преимущества мысли без неудобств говорения каким-либо определённым языком.

Хайдеггер, к его чести, не избегает этой проблемы; он не оставляет номинализма ради нелингвистической невыразимости, если игра начата. Вместо этого он делает смелое, даже вызывающее предположение о том, чем могла бы быть философия в иронический век. В «Бытии и времени» есть фраза, которая, я думаю, выражает его претензии как до, так и после Kehre: «Предельная задача философии — сохранить силу самых элементарных слов, в которых Dasein выражает себя, не дать обыденному пониманию сгладить их до уровня полной неразборчивости, которая, со своей стороны, функционирует как источник псевдопроблем» (Sein und Zeit, а. а. О., S. 220).

В качестве первых кандидатов на «самые элементарные слова» Хайдеггер предлагает Dasein, Sorge, Beflndlichkeit, в том новом употреблении, которое он приписал им в «Бытии и времени». В течение этого Kehre, в ходе (так я себе это представляю) его постепенного осознания того, что язык этой книги, её трансцендентальные претензии сделали её вожделенной мишенью для киркегорианского и ницшеанского осмеяния, он предлагает вторую группу кандидатов: символические слова, использованные великими метафизиками прошлого — такие как noein, physis и substantia, переопределённые в соответствии с его целью показать, что все эти метафизики, вопреки видимости, пытались выразить смысл конечности Dasein ¹³.

Обе группы терминов уже содержат иронию, они предполагают выражение аутентичного самовосприятия Dasein неспособным существовать без конечного словаря, сознающим в то же время, что никакой словарь не может остаться конечным, предполагают выражение его восприятия своей собственной «мета-стабильности». «Dasein» было, так сказать, хайдеггеровским именем для ироника. Но в его поздний период, это слово замещается на «Европу» или «Запад» — персонификацию того места, где Бытие разыграло судьбу, завершившуюся иронизмом. Для позднего Хайдегтера говорить об иронизме означает говорить о той предпоследней стадии в истории Европы, которая ему непосредственно предшествует, символом которой он избрал Ницше, стадии, когда «мир становится взглядом (Anschauung)», по мере того, как интеллектуалы (а за ними мало по малу и все остальные), начинают осознавать, что всё можно сделать плохим или хорошим, интересным или скучным в зависимости от изменения контекста, от переописания ¹⁴.

В моём прочтении все хайдеггеровские «самые элементарные слова» — это слова, призванные выразить трудность иронического теоретика — напряжение, которое и Ницше, и Гегель испытыватывали, но от которого предпочли уклониться, и которое Хайдеггер воспринимает с полной серьёзностью. Все эти слова призваны раскрыть трудность бытия и теоретиком, и ироником в одно и то же время. Таким образом, когда Хайдеггер пишет о себе, о своих собственных затруднениях, когда утверждает, что пишет о затруднениях кого-то другого — «Европы». Раннего и позднего Хайдеггера связывает именно надежда найти словарь, который сохранил бы его аутентичность, который блокировал бы любую попытку стать причастным к высшей силе, достичь ktema eis aiei, бегства из времени в вечность. Он хочет слов, которые не могли бы быть «сглажены», которые не могли бы использоваться так, как будто они — часть «правильного» конечного словаря. Он хочет самопотребляющего (self-consuming) и последовательно само-обновляющегося конечного словаря, тех слов, которые могли бы ясно показать, что они не представители действительной сущности, не способы соприкосновения с высшей силой, и сами по себе не инструменты власти или средства для конечной цели, не попытки избежать ответственности Dasein за самосозидание. Он хочет слов, которые, так сказать, работали бы за него, освободили бы его от напряжения, которое он перенял от них. Он вынужден, таким образом, принять точку зрения на язык, которая является не только анти-витенштейнианской, но и анти-локковской, точку зрения, которая стала малоизвестной с тех пор, как спекуляции XVII века об «адамовом» языке постепенно сошли на нет. Для Хайдеггера философская истина зависит от самого выбора фонем, от самих звуков слов ¹⁵.

Такой взгляд очень легко принять за reductio ad absurdum хайдеггеровского проекта. Но его привлекательные стороны становятся очевидными, если понять всю сложность проблемы, поставленной перед собой Хайдеггером: как преодолеть, классифицировать и отставить в сторону всю предшествующую теорию, не теоретизируя при этом. На его собственном жаргоне проблема звучит следующим образом: как говорить о Бытии, не говоря о том, что является общим для всех сущих. (Такой способ говорить, по определению Хайдеггера, есть сущность метафизики.) Вопрос, так ли его собственный, намеренно нетеоретический язык, отличается от откровенно теоретического языка других, Хайдеггеру представляется проблемой того, как «коснуться сущности языка, не нанеся ей вреда» ¹⁶. Точнее, это проблема того, как сохранить отличие «намеков и жестов» [Winke und Gebarden] от «знаков и шифров» (Zeichen und Cbiffren) метафизики: как, например, предотвратить то, чтобы фраза «дом Бытия» (одно из хайдеггеровских описаний языка), не была «воспринята как только мимолётный образ, руководствуясь которым можно было бы вообразить всё, что угодно» ¹⁷.

Единственное решение этой проблемы — не помещать слова Хайдеггера ни в какой контекст, не обращаться с ними как с подвижными фишками в игре, неподвижными фишками в игре, не использовать их ни как инструменты, ни как что-то, приложимое к другим вопросам, кроме собственно хайдеггеровских. Короче говоря, распространить на его слова привилегию поэзии, которую слишком любишь, чтобы обходиться с ней как с объектом «литературной критики» — поэзии, которую декламируют, но никоим образом, (чтобы не нанести ей вреда), не соотносят с чем-то ещё.

Этот призыв имеет смысл лишь тогда, когда имеют значение только фонемы, только звуки. Ибо если они не имеют значения, тогда мы свободны обращаться со словами Хайдеггера — фрагментами разработанного им для себя конечного словаря — как с фишками в языковой игре, в которую могли бы вступить и другие. Даже с такими терминами, как Haus des Seins, мы могли бы обращаться контекстуалистским способом, знакомым нам по Соссюру и Витгенштейну, как с более или менее полезными инструментами для целей, внешних самим терминам. Но если мы поступаем именно так, мы в конце концов возвращаемся к вопросам «Зачем разыгрывать эту игру?» или «Какой цели служит этот конечный словарь?» Кажется, что единственный подходящий ответ на оба вопроса дал Ницше: это увеличивает нашу мощь, помогает получить нам то, чего, как мы заранее решили, мы хотим ¹⁸.

Хайдегтер считает, что если нам следует избегать такой идентификации истины и власти — избегать того рода гуманизма и прагматизма, которые защищаются в этой книге, и тех форм мышления, которые он воспринимает как наиболее деградированные версии нигилизма, в которых метафизика достигает наивысшей точки — тогда нам нужно заявить, что конечные словари не просто средства для конечных целей, но дома Бытия. Но такое утверждение обязывает его поэтизировать философский язык так, чтобы он определялся фонемой, а не только применением, которому он служит.

Самые последние возражения на витгенштейнианские воззрения на язык и прагматистские воззрения на истину исходят от «философов-реалистов» (например, Уилфреда Селларса, Бернарда Уильямса), которые доказывают привилегированность физических наук над другими составными частями дискурса. Для Хайдеггера — это выворачивает все вещи наизнанку. По его мнению, прагматизм, Витгенштейн и физические науки друг друга стоят Хайдеггер думает, что именно поэзия, а не физика, показывает неадекватность понимания языка как языковой игры. Взять хотя бы один из его примеров невозможности парафразы: слово ist в строке из Гёте «Uber allen Gipfeln / ist Ruh» ¹⁹. Кажется, что что-то препятствует истолкованию этого ist как инструмента для какой-то цели. Конечно, его можно так истолковать, и Хайдеггер не приводит нам ни одного аргумента, почему этого не следует делать. Он хочет, однако, чтобы мы задались вопросом «Допустим, что нам кажется, что что-то препятствует истолкованию этого таким-то образом, каким же должен быть тогда язык, в котором было бы это нечто препятствующее нам». Его ответ: язык должен иметь некоторые «элементарные слова», слова, имеющие «силу», независимо от того, что он называет «общим пониманием» (Sein und Zeit, S. 220).

Общее понимание — это то, что схватывается теорией языка как игры. Но схватить силу должна помочь нам как раз идея «дома Бытия». Если бы не было слов с силой, не нужна была бы и философия как попытка эту силу сохранить.

Такое понимание того, что подразумевает Хайдеггер под фразой «конечное дело философии», ставит очевидный вопрос «Когда Хайдеггер видит слово, как он распознает, что оно элементарное, имеющее не только использование, но и силу?» Если он также конечен, также связан с пространством и временем, как и все мы, как же он может претендовать на то, что услышав элементарное слово, способен его распознать, не превращаясь снова в метафизика? Мы можем найти ключ к разгадке в строке одного из немногих опубликованных его стихотворений (хотя, представляется, что он их написал много): «Человек есть начавшаяся поэма Бытия». Для него жизнь человека, точнее европейского человека, протекает в движении от одних конечных словарей к другим. Следовательно, если вы хотите выявить элементарные слова, нужно написать Bildungsroman о персонаже по имени «Европа», стараясь подметить моменты решающих изменений в его жизни.

Представьте себе Хайдеггера, так относящегося к «Поэме Бытия», как критик мог бы относиться к «поэзии на английском языке». Какой-нибудь достаточно амбициозный критик, типа Блума, создаёт канон не только поэтов, но и поэм, и даже строк из этих поэм, пытаясь определить, какие строки каких поэм открыли или закрыли альтернативные пути для последующих поэтов. Именно «наиболее элементарные» строки английской поэзии определяют историческую позицию, в которой находится поэт XX века, пишущий на английском: они — дом, в котором он живёт, а не используемые им инструменты. Такой критик пишет Bildungsroman о том, как английская поэзия стала тем, что она есть сейчас. Хайдеггер же пишет Bildungsroman о том, по его словам, «что есть Бытие сейчас» ²⁰. Он пытается определить, какие философы и какие слова были решающими в том, что Европа пришла к той точке, где она находится сегодня. Он хочет дать нам генеалогию конечных словарей, которая покажет нам, почему мы используем сегодняшний конечный словарь; генеалогия будет рассказом о теоретиках (Гераклите, Аристотеле, Декарте и так далее), которых нам надо было скорее пройти, чем обойти. Но критерий выбора того, каких мыслителей обсуждать и какие элементарные слова изолировать, состоит не во власти этих философов или слов над чем-то другим, нежели они сами — например, над Бытием. Они не раскрывают ничего, кроме нас — нас, ироников XX века. Они раскрывают нас, так как они сделали нас. «Самые элементарные слова, в которых Dasein выражает себя», не являются «самыми элементарными» в смысле близости к вещам, как они есть, но лишь в смысле их близости к нам.

Подводя итог тому, что я говорил о Хайдеггере, я хочу сказать, что он надеялся избежать возврата Ницше от иронии к метафизике, ницшевского окончательного подчинения своему желанию власти, дав нам литанию, а не нарратив. Он прекрасно понимал проблему Гегеля и Ницше — как завершить нарратив — и в последние годы жизни он надеялся, что избежал той ловушки, в которую они попали, поскольку он считал свой нарратив об истории Бытия просто лестницей, которую можно отбросить, просто средством привлечь наше внимание к «элементарным словам». Он хотел помочь нам услышать те слова, которые сделали нас такими, какие мы есть. В конце концов, он решил, что нам следовало бы это делать не ради преодоления, например, «западной онтологии» или самих себя, но ради Gelassenheit, способности не искать власти, способности не хотеть преодолеть ²¹.

Аналогии между описанной таким образом попыткой Хайдеггера и попыткой Пруста, описанной ранее, — достаточно очевидны. Усилие Пруста лишить авторитета понятие авторитета, переописывая все возможные авторитеты как собратьев по страданию, параллельно хайдеггеровской попытке слышать только отзвуки слов метафизиков, а не использовать их как инструмент. Его описание того, чем он занимался, как andenkendens Denken — припоминающего мышления — ещё более облегчает аналогию с Прустом. Оба считали, что если память может восстановить то, что создало нас, тогда это восстановление будет эквивалентно становлению тем, чем мы были.

Обрисовав эту аналогию, я могу теперь объяснить, в чём, по моему мнению она неверна, почему, как я думаю, Хайдеггер проигрывает там, где выигрывает Пруст. Пруст выигрывает потому, что у него не было публичных амбиций — не было оснований полагать, что звучание имени «Германт» будет значить что-то для кого-то, кроме рассказчика. И если сегодня, однако, это имя для многих людей имеет резонанс, то только потому, что чтение этого романа для них стало подобно прогулке Марселя a cote de Guermantes — опытом, который они должны переописать и таким образом соединить его с опытом других, чтобы добиться успеха в собственных проектах самосозидания.

Однако Хайдеггер думал, что он знает такие слова, которые имели (или должны были иметь) отзвук в сердце каждого в современной Европе, слова, которые имели бы значение не только для судьбы тех, кому довелось прочесть много книг по философии, но и для публичной судьбы Запада. Он был не в состоянии поверить, что слова, так много для него значащие — «Аристотель», «physis», «Парменид», пеin, «Декарт» и substantia — были лишь его приватными эквивалентами для таких слов, как «Германт», «Комбрэ» и «Жильбер».

Но на самом деле, они только этим и были. Хайдеггер — величайшее теоретическое воображение своего времени (вне сферы естественных наук): он добился возвышенного, к которому стремился. Это, однако, не помешало тому, что он остался совершенно чуждым тем людям, которые не разделяют его ассоциаций. Для таких как я, которые их разделяют, он представляет собой показательную, гигантскую, незабываемую фигуру. Чтение Хайдеггера стало одним из тех опытов, с которым мы должны справиться, который мы должны переописать и соединить с другими нашими переживаниями, чтобы добиться успеха в наших собственных проектах самосозидания. Однако общественная полезность Хайдеггера равна нулю. Для людей, которые никогда не читали, или читали, но не нашли ничего, кроме развлечения в попытках метафизиков типа Канта и Платона стать причастными к аисторической силе, ироническая теория представляется абсурдной и чрезмерной реакцией на пустую угрозу. Для них хайдеггеровское andenkendes Denken — проект, не более необходимый, чем попытка Дяди Тома соорудить модель фортификаций Намура.

Хайдеггер думал, что благодаря знакомству с некоторыми книгами, он сможет подобрать некоторые слова, которые были бы для современных европейцев тем же, чем для Марселя была литания его воспоминаний. Этого он не смог. Не существует такого списка элементарных слов, как не существует всеобщей литании. Элементарность элементарных слов, в хайдеггеровском смысле «элементарности», является делом приватным и идиосинкразическим. Список прочитанных Хайдеггером книг теперь не более централен для Европы и её судьбы, чем множество других списков множества других книг, во всяком случае, мы можем обойтись без понятия «судьбы Европы». Ибо подобного рода историческая драматургия — не что иное, как стремление отказаться от мыслей о смертности в пользу мыслей о причастности и инкарнации ²².

Хайдеггер был абсолютно прав, говоря, что поэзия показывает, чем может быть язык, если он не используется как средство для конечных целей, но он ошибался, думая, что может существовать некая универсальная поэма — нечто, сочетающее в себе лучшие черты поэзии и философии, что находилось бы вне метафизики и иронизма. Фонемы действительно важны, но ни одна фонема не остаётся важной для многих людей на долгий срок. Определение Хайдеггером «человека» как «поэмы Бытия» было великой, но безнадёжной попыткой спасти теорию, опоэтизировав её. Но ни человек вообще, ни Европа в частности, не имеют судьбы; и ни то, ни другое не находится в тех же отношениях к какой-то больше-чем-человек фигуре, в каких находится поэма к своему автору.

Ироническая теория также есть не что иное, как одна из значительных литературных традиций современной Европы, традиция, сопоставимая по значительности с достижениями, представлеными современным романом, хотя она имеет гораздо меньшее значение для политики, социальных надежд и человеческой солидарности.

Когда Ницше и Хайдеггер продолжают восхвалять свои личные каноны, оставаясь верными тем мелочам, которые так много значат для них — они так же изумительны, как и Пруст. Они — фигуры, которые могут служить нам примером и материалом в наших собственных попытках создать новую самость посредством написания Bildungsroman о нашей старой самости. Но как только тот или другой заговаривают о современном обществе, или судьбе Европы, или современной политике, они становятся в лучшем случае пресными, в худшем — садистскими. Когда мы читаем Хайдеггера как профессора философии, которому удалось выйти за пределы своих собственных обстоятельств, используя имена и слова великих умерших философов, как элементы своей собственной литании, он предстаёт как в высшей степени симпатичная фигура. Но как философ нашей публичной жизни, как комментатор техники и политики XX века, он — злопамятен, мелочен, предубеждён, одержим — и, более того — жесток (как, например, в своём восхвалении Гитлера, когда евреи были изгнаны из университетов).

Это положение повторяет утверждение, сделанное мною в конце предыдущей главы: ирония мало пригодна для общества, и ироническая теория — это если уж не прямое противоречие в понятиях, то всё же так отличается от метафизической теории, что не может быть оцениваема в одних и тех же с ней понятиях. Метафизика надеялась соединить нашу приватную и публичную жизни, показав, что само-раскрытие и политическое единство совместимы. Она надеялась создать конечный словарь, который не разрывался бы на приватное и публичное. Она надеялась быть одновременно прекрасной в пределах маленького приватного и возвышенной в пределах большого публичного.

Ироническая теория стремилась к тому же синтезу, но не в системе, а скорее в нарративе. Но попытка была напрасной.

Метафизики, вроде Платона и Маркса, надеялись, что сумеют показать, что если философская теория выведет нас из явлений к реальности, тогда мы окажемся в более удобной ситуации, чтобы стать полезными своим ближним. Оба они считали, что раскол между приватным и публичным, различие между долгом перед собой и долгом перед другими может быть преодолено. Марксизм был предметом зависти всех последующих интеллектуальных движений, поскольку некоторое время казалось, что он показывает, как синтезировать самосозидание и социальную ответственность, языческий героизм и христианскую любовь, отрешённость созерцателя и запал революционера.

Что же касается моего мнения об иронической культуре, то я считаю, что эти противоположности могут быть соединены в жизни, но не в теории. Нужно прекратить искать преемника марксизму, теорию, которая сочетала бы благопристойность и возвышенность. Ироники должны примириться с расколом на приватное и публичное внутри своих конечных словарей, примириться с тем, что разрешение сомнений относительно своего конечного словаря не имеет ничего общего со стремлением спасти других от боли и унижения. Сочленение и переописание тех мелочей, что для кого-то важны — даже если это философские книги — не приносит понимания чего-то большего, чем ты сам, например «Европы» или «Истории». Нужно перестать пытаться соединить самосозидание с политикой, особенно, если мы либералы. Та часть конечного словаря либерального ироника, которая призвана иметь дело с публичным действием, никогда не подчинится другой части словаря и не сможет поддерживать её. В восьмой главе я ещё буду говорить о том, что либеральный политический дискурс сделал бы лучше, если бы остался таким же нетеоретическим и простодушным, каким он представляется (и каким его видел Оруэлл), вне зависимости от того, каким бы изощрённым не становился дискурс самосозидания.

Самосозидание и ценность другого — Нешёлковый путь — LiveJournal

— Объясните, пожалуйста, что такое самосозидание, как вы понимаете сотворение человеком самого себя?

— …я хочу понять эту способность – если самосозидание можно назвать способностью – в терминах рефлексии. То есть самосозидание возможно в силу способности человека к артикуляции, к созданию мира в своем мышлении и воображении, и такая деятельность изменяет самого человека. Получается, что умственная жизнь, жизнь воображения – в любой форме, от логики до искусства – это процесс, в котором мы создаем самих себя. И мне кажется, что, рассуждая таким образом, совсем не обязательно говорить о свободе воли и детерминизме – если так думать о человеке, эту проблему можно отбросить. Но такой подход ставит под вопрос все биологически обоснованные аргументы: что мы те, кто мы есть, и что иначе и быть не может в силу того, что произошло столько-то миллионов лет назад. Мне этот подход кажется радикальной альтернативой биологически детерминистской структуре мыс-ли, он, на мой взгляд, завязан на понимании рефлексивности.

…Для каждого события, в том числе и для событий человеческой жизни, всегда можно построить цепочку причинности. Этим и занимаются ученые, и не только биологи, в общественных науках тоже это делается.

— Но все равно, когда вы описываете самосозидание, вы тоже в каком-то смысле приписываете причину тому, кто вы есть и в каких отношениях вы находитесь с самим собой.

— Да, и я делаю это сознательно. То есть мне хочется рассказывать историю, в которой у меня самого есть какая-то власть, в которой я действую самостоятельно. И мне кажется, этого очень многим хочется.

— Но ведь это может оказаться самообманом!

— Это и есть самообман, если твоя цель – рассказать научную историю о том, почему я делаю то, что я делаю.

— А в какой ситуации это не самообман?

— Это не самообман, если ты хочешь рассказать историю, в рамках которой какие-то вещи в мире наделяются большей ценностью, чем другие.

— Очень туманно.

— Да, туманно, но если ты хочешь наделить ценностью достоинство человеческой деятельности, если ты сторонник идеи, что каждый отдельный человек наделен внутренней ценностью, то ты не можешь…

— Но ведь это может оказаться проявлением наивности, даже какой-то глупостью!

— Ну да, для биолога это никакого смысла не имеет. Это не тот язык, на котором может осмысленно разговаривать биология. Они порой на него соскальзывают, но в рамках языка биологии мне это кажется ошибкой. Но если мы говорим на обычном, повседневном языке, а это именно тот язык, на котором мне самому хочется говорить, то… Я чувствую определенную ценность в том, кто я есть, и это взаимно – в других тоже есть какая-то ценность, и чтобы описать ситуацию в этих терминах, мне нужен какой-то другой способ мышления.

— В чем состоит достоинство каждого отдельного человека? Что в вас лично такого достойного? В чем ценность?

— Ну, вот мы сидим с вами и разговариваем, а в этом ведь нет никакой необходимости. Это определяется нашими привычками, практиками, образованием, работой, тем, как мы зарабатываем на жизнь…

— Интересами.

— Нашими интересами, да. Вот чем это определяется. И все эти слова – «интересы», «привычки» – все это часть нашей культуры, культурных практик.

— И как факт нашего разговора объясняет, в чем состоит ценность, внутренне присущая вам как человеку?

— Так вот, когда мы сидим тут и разговариваем, мы тем самым подразумеваем, что другой, наш партнер и собеседник, имеет какую-то ценность. Мы пытаемся осмысленно говорить друг с другом, мы же не пытаемся тут соревноваться, доказывая самим себе, что другой – идиот.

С психологом Роджером Смитом беседует Арнис Ритупс

Понятие самосозидания и самостроительства и препятствия на их пути — КиберПедия

Созидание — высокое значение слова, означающее создавать через творческие усилия.

Самосозидание — творческие усилия, направленные человеком на самого себя. Самосозидание требует способностей к рефлексии на самого себя, на других, а также на те значимые для саморазвития человека сущности Великого поля общественного сознания, которые могут продвинуть человека в его стремлении к созиданию себя как личности.

Самосозидание осуществляется с помощью самоанализа, самопознания, самосознания, самообучения, самоопределения, самоконтроля, самоограничения, самостоятельности, самостояния и других внутренних побуждений человека, направленных на самого себя. Помимо всех этих значимых для самосозидания личности понятий, нельзя обойти и такие понятия, как самоидентификация, самообособление и самоотчуждение. Весь набор понятий имеет два акцента: на первую часть всех перечисленных слов — сам- и само-, а также на привязанную к ней столь же значимую часть с указующим смыслом того, что же осуществляет этот «сам».

Сам — местоимение, употребляемое при существительном или личном местоимении, обозначает, что именно это лицо непосредственно участвует в действии (вспомним: еще в раннем возрасте ребенка научают отстаивать свою самость: «Я», «Я сам», — заявляет он всякий раз, когда хочет испытывать свою самостоятельность).

Само- — первая составная часть сложных слов, кроме прочих значений обозначающая направленность воздействия на самого себя.

Самосозидание всегда требует от человека сосредоточения на своих особенностях, которые он помышляет развить или от которых хочет избавиться.

Самосозидание требует от человека человечности — свойства человеколюбия. Человечный человек — внимательный, отзывчивый, чуткий к другим людям. Только подлинная личность обладает человечностью.

Размышляя над двоичностью сущности человека, я в свое время пришла к пониманию того, что в этой связи человек должен обладать набором качеств, презентирующих его как социальную единицу и как уникальную личность. Эти качества, присутствуя в человеке и взаимодействуя друг с другом, и должны созидать то уникальное в нас, что мы называем «личность». За всеми качественными характеристиками должны просматриваться присущие человеку ответы его двоичной сущности.

Как существо родовое, как социальная единица, включенная в общеродовое «мы», человек должен быть ориентирован на отношения, удачно выраженные К. Марксом моделью: человек — род — человек. Эта модель явственно демонстрирует взаимную обусловленность отношений людей родовыми ожиданиями.

В этой связи считаю правильным, обращаясь к самосозиданию человека, обсудить в первую очередь не очень популярные сегодня в нашей обыденной жизни такие качества, как смирение и послушание. Смирение и послушание выступают как ценности православия и традиционной культуры обыденной жизни людей многих стран, исповедующих православие. В православии смирение и послушание чаще именуются смиренномудрием. Бесконечное смиренномудрие рождает в душе …

Творчество — феноменологическая сущность личности

Творчество — глобальная проблема, которую стремятся постичь многие философы, искусствоведы, психологи, физиологи и другие представители наук, заинтересованных в постижении этого феномена.

Исследователей, глубоко изучающих проблему творчества, жаждущих познать его истинную сущность, так много, что их идеи не поддаются системному обзору — обязательно специалист, взявшийся за этот труд, упустит или не посчитает нужным обратиться к тому или иному автору, который также принял участие в попытке постичь суть этого феномена — явления, процесса, деятельности, созидания бытия. Я понимаю творчество как феноменологическую сущность личности.

Если общественное единство является носителем традиций, определяющих устойчивость и непрерывность общественного бытия, то носителем «временной изменчивости», творческой активности становится отдельная личность в лице ее индивидуальной свободы»1.

По своему человеческому темпераменту я была бы готова сразу начать с изложения своего видения этого Божьего дара в человеке. Однако как существо социальное и как человек, уважающий традиции, прежде приступлю к некоему обзору исследований творчества.

Полагаю, что будет верным предупредить моего читателя, о чем я имею намерение говорить в этой части моего труда.

Во-первых, следовало бы в качестве предтечи к обсуждению творчества обратиться к тому, о чем думали и продолжают думать ученые далекого и недавнего прошлого. У меня при этом нет задачи назвать всех размышляющих по этому поводу. Я хочу лишь сделать значимые для меня акценты.

Во-вторых, считаю правильным для себя коснуться предпосылок к творчеству.

В-третьих, считаю обязательным для себя обсудить социально-исторические детерминанты творческой деятельности.

В-четвертых, считаю обязательным для себя обратиться к обсуждению внутренней позиции человека, включенного в творчество как деятельность.

В-пятых, считаю правильным для себя обратиться к проблеме творчества, сопряженного с чувством личности.

3. Понятие «здоровье» как ценность и факторы, его определяющие, содержание и критерии

Жизнь человека зависит от состояния здоровья организма и масштабов использования его психофизиологического потенциала. Все стороны человеческой жизни в широком диапазоне социального бытия — производственно-трудовом, социально-экономическом, политическом, семейно-бытовом, духовном, оздоровительном, учебном — в конечном счете, определяются уровнем здоровья Существуют различные подходы к определению понятия «здоровье», которые можно классифицировать следующим образом: 1) здоровье — это отсутствие болезней; 2) «здоровье» и «норма» — понятия тождественные; 3) здоровье как единство морфологических, психоэмоциональных и социально-экономических констант. Общее для этих определений в том, что здоровье понимается как нечто противоположное болезни, отличное от нее, как синоним нормы.

Какие содержательные характеристики используются при рассмотрении здоровья? Наиболее широкое распространение в настоящее время получил функциональный подход. Его особенность заключается в способности индивида осуществлять присущие ему биологические и социальные функции, в частности, выполнять общественно полезную трудовую, производственную деятельность. Их утрата является наиболее распространенным и наиболее значимым для человека, семьи, общества социальным последствием болезней человека.

В связи с функциональным подходом к здоровью возникло понятие «практически здоровый человек», поскольку возможны патологические изменения, которые существенно не сказываются на самочувствии и работоспособности человека. Однако при этом чаще всего не учитывается, какую цену организм платит за сохранение работоспособности. В ряде случаев цена может быть настолько высокой, что грозит серьезными последствиями здоровью и работоспособности в будущем, поскольку изменения в организме до определенного уровня могут не сказываться на субъективных ощущениях и даже не отражаться на функции того или иного органа и системы. Поэтому, качественные и количественные характеристики, как здоровья, так и болезни имеют довольно широкий диапазон толкования. В пределах его различия в степени выраженности здоровья определяются по многим критериям-признакам: уровню жизнеустойчивости организма, широте его адаптационных возможностей, биологической активности органов и систем, их способности к регенерации и др.

Функциональное проявление здоровья в различных сферах жизнедеятельности. Состояние здоровья отражается на всех сферах жизни людей. Полнота и интенсивность многообразных жизнепроявлений человека непосредственно зависит от уровня здоровья, его «качественных» характеристик, которые в значительной мере определяют образ и стиль жизни человека: уровень социальной, экономической и трудовой активности, степень миграционной подвижности людей, приобщение их к современным достижениям культуры, науки, искусства, техники и технологии, характер и способы проведения досуга и отдыха. В то же время здесь проявляется и обратная зависимость: стиль жизни человека, степень и характер его активности в быту, особенно в трудовой деятельности, во многом определяют состояние его здоровья. Такая взаимозависимость открывает большие возможности для профилактики и укрепления здоровья.

Здоровье влияет на качество трудовых ресурсов, на производительность общественного труда и тем самым на динамику экономического развития общества. Уровень здоровья и физического развития — одно из важнейших условий качества рабочей силы. В зависимости от их показателей: оценивается возможность участия человека в определенных сферах трудовой деятельности. Поэтому уже на этапе выбора специальности и вида профессионального обучения объективно возникает, ставится и решается проблема психофизиологического соответствия личности конкретным видам профессиональной деятельности.

Потребность в здоровье носит всеобщей характер, она присуща как отдельным индивидам, так и обществу в целом. Внимание к собственному здоровью, способность обеспечить индивидуальную профилактику его нарушений, сознательная ориентация на здоровье различных форм жизнедеятельности — все это показатели общей культуры человека.

4. Взаимосвязь общей культуры студента и его образа жизни

В последние годы активизировалось внимание к здоровому образу жизни студентов, это связано с озабоченностью общества по поводу здоровья специалистов, выпускаемых высшей школой, роста заболеваемости в процессе профессиональной подготовки, последующим снижением работоспособности. Необходимо отчетливо представлять, что не существует здорового образа жизни как некой особенной формы жизнедеятельности вне образа жизни в целом. Здоровый образ жизни отражает обобщенную типовую структуру форм жизнедеятельности студентов. В условиях здорового образа жизни ответственность за здоровье формируется у студента как часть общекультурного развития, проявляющаяся в единстве стилевых особенностей поведения, способности построить себя как личность в соответствии с собственными представлениями о полноценной в духовном, нравственном и физическом отношении жизни.

Здоровый образ жизни во многом зависит от ценностных ориентации студентами как личностно значимые, но не всегда совпадают с ценностями, выработанными общественным сознанием. Так, в процессе накопления личностью социального опыта возможна дисгармония познавательных (научные и житейские знания), психологических (формирование интеллектуальных, эмоциональных, волевых структур), социально-психологических (социальные ориентации, система ценностей), функциональных (навыки, умения, привычки, нормы поведения, деятельность, отношения) процессов. Подобная дисгармония может стать причиной формирования асоциальных качеств личности. Поэтому в вузе необходимо обеспечить сознательный выбор личностью общественных ценностей здорового образа жизни и формировать на их основе устойчивую, индивидуальную систему ценностных ориентации, способную обеспечить саморегуляции личности, мотивацию ее поведения и деятельности.

Здоровье в иерархии потребностей и ценностей культурного человека. Сохранение и воспроизводство здоровья находятся в прямой зависимости от уровня культуры. Культура отражает меру осознания и отношения человека к самому себе. В культуре проявляется деятельный способ освоения человеком внешнего и внутреннего мира его формирования и развития. Культура подразумевает не только определенную систему знаний о здоровье, но и соответствующее поведение по его сохранению и укреплению, основанное на нравственных началах. Здоровье — это естественная, абсолютная и непреходящая жизненная ценность, которая занимает верхнюю ступень на иерархической лестнице ценностей, а также в системе таких категорий человеческого бытия, как интересы и идеалы, гармония, красота, смысл и счастье жизни, творческий труд, программа и ритм жизнедеятельности. По мере роста благосостояния населения, удовлетворения его естественных первичных потребностей (в пище, жилье и др.) относительная ценность здоровья все больше будет возрастать. Можно выделить три уровня ценности здоровья: биологический — изначальное здоровье, предполагающее саморегуляцию организма, гармонию физиологических процессов и максимальную адаптацию; социальный — здоровье как мера социальной активности, деятельного отношения индивида к миру; личностный (психологический) — здоровье как отрицание болезни в смысле ее преодоления. По данным наших исследований, (5500 респондентов) 54,2% из них считают, что «здоровье — самое главное в жизни», 35,7% — «здоровье — необходимое условие полноценной жизнедеятельности», т.е. °9,9% из числа опрошенных относят здоровье к числу важнейших и необходимых ценностей жизни, 2,9% опрошенных высказывают суждение «есть и другие ценности, которые также важны для здоровья» (по мнению 2,3%, существуют ценности, ради которых можно поступиться здоровьем, 4,6% «предпочитают жить не думая о здоровье»).

Здоровье, будучи качественной характеристикой личности, способствует достижению многих других потребностей и целей. Выявлено, ценность здоровья как средства достичь других жизненных целей для респондентов важнее, чем ценность здоровья как средства прожить наиболее продолжительную и полноценную на всех этапах жизнь. Эти две характеристики здоровья как социальной ценности находятся в противоречии друг с другом.

Безусловно, противоречие между достижением материального благополучия и необходимостью быть здоровым разрешимо на пути совершенствования объективных условий жизнедеятельности людей. Но не менее важны собственные установки и стереотипы по реальному отношению к своему здоровью как к непреходящей ценности.

5. Структура жизнедеятельности студентов и ее отражение в образе жизни

Охрана и укрепление здоровья студенчества в основном определяется образом жизни. Повышенное внимание к нему проявляется на уровне общественного сознания, в сфере культуры, образования, воспитания.

Анализ фактических материалов о жизнедеятельности студентов свидетельствует о ее неупорядоченности и хаотичной организации. Это отражается в таких важнейших компонентах, как несвоевременный прием пищи, систематическое недосыпание, малое пребывание на свежем воздухе, недостаточная двигательная активность, отсутствие закаливающих процедур, выполнение самостоятельной учебной работы во время, предназначенное для сна, курение и др. Б то же время установлено, что влияние отдельных компонентов образа жизни студентов, принятого за 100%, весьма значимо. Так, на режим сна приходится 24—30%, на режим питания — 10—16%, на режим двигательной активности — 15—30%. Накапливаясь в течение учебного года, негативные последствия такой организации жизнедеятельности наиболее ярко проявляются ко времени его окончания (увеличивается число заболеваний). А так как эти процессы наблюдаются в течение 5—6 лет обучения, то они оказывают существенное влияние на состояние здоровья студентов. Так, по данным обследования 4000 студентов МГУ( Б.И. Новиков) зафиксировано ухудшение состояния их здоровья за время обучения. Если принять уровень здоровья студентов I курса за 100 %, то на 2 курсе оно снизилось в среднем до 91,9%, на 3 — до 83,1, на — 4 курсе — до 75,8%. Эти факты позволяют сделать вывод, что практические занятия по физическому воспитанию в вузе не гарантируют автоматически сохранение и укрепление здоровья студентов. Его обеспечивают многие составляющие образа жизни, среди которых большое место принадлежит регулярным занятиям физическими упражнениями, спортом, а также оздоровительным факторам.

Влияние окружающей среды на здоровье.

В настоящее время накоплен обширный научный материал, доказывающий непосредственное воздействие целого ряда факторов окружающей среды (климат, погода, экологическая обстановка) на здоровье человека.

Этим вопросом занимается биометрология (наука, занимающаяся изучением зависимости самочувствия от погоды). «Сезонно» работают и эндокринные железы: зимой основной обмен понижен из-за ослабления их деятельности; весной и осенью повышен, что сказывается на неустойчивости настроения.

На самочувствие оказывает влияние и изменение электромагнитного поля. В магнитоактивные дни обостряются сердечно-сосудистые заболевания, усиливаются нервные расстройства, повышается раздражительность, наблюдается быстрая утомляемость, ухудшается сон.

Установлено, что всплески солнечной активности разогревают внешние слои атмосферы Земли, меняют их плотность и химический состав, мощные потоки заряженных частиц и излучений вторгаются в атмосферу. От этого меняется и сама погода, и реакция на ее изменения у человека. Экологическая обстановка также влияет на здоровье человека. Способность приспосабливаться к отрицательным воздействиям различна у людей с разным уровнем здоровья, физической подготовленностью.

У людей с более высоким уровнем физической подготовленности устойчивость организма значительно выше, чем у лиц с низкой общей физической подготовленностью.

Наследственность и ее влияние на здоровье.

Физическое и психическое здоровье необходимо рассматривать в динамике, а именно как процесс, изменяющийся на протяжении жизни человека. Здоровье во многом зависит от наследственности и возрастных изменений, которые происходят в организме человека по мере развития. Способность организма сопротивляться воздействиям вредных факторов определяется генетическими особенностями адаптивных механизмов и характером их изменений.

Работами генетиков доказано, что при благоприятных условиях поврежденный ген может и не проявить своей агрессивности. Здоровый образ жизни, общий здоровый статус организма могут «усмирить» его агрессивность. Неблагоприятные условия внешней среды почти всегда усиливают агрессивность патологических генов и могут спровоцировать болезнь, которая бы при иных обстоятельствах не проявилась.

Уровень здоровья индивида зависит от генетического «фона», стадии жизненного цикла, адаптивных способностей организма, степени его активности, а также кумулятивного влияния факторов внешней (в том числе социальной) среды.

Самосозидание

Лариса Шепитько

Мы поступали в один год, она — сразу после десятого класса, я — успев немножко поболтаться вокруг искусства. Я был худощав тогда, и, наверное, потому отметил, что, несмотря на юность свою, была она плотненькой, округлой, двигалась плавно и глядела как-то очень спокойно, даже безмятежно, с каменной какой-то уверенностью, что все вокруг благополучно и вполне солнечно, что никакие заботы не ждут за углом, да и откуда бы им там взяться?

А теперь эта хрупкость до надломленности, прозрачность и встрепанность, тревога, будто обернулась на не слышимый никому другому призыв, и если медлительность, то никак не величавая, а от боязни тратить силы, от привычки экономить движения, сокращать жесты.

Она перенесла изнурительную болезнь, а потом снова очень тяжело захворала и должна была долго держать себя в узде. Все так, но не здесь разгадка. Не хворь тот скульптор, что так сильно поработал над ней, а если он, то у него был более одаренный соавтор.

Студенткой она любила быть на виду, добивалась этого без больших усилий. То ли в этом дело, то ли в другом, но в неоспоримом ее очаровании для меня, тогда еще мальчишки, было много настораживающего. Еще мало что зная об этой студентке с режиссерского, только перебросившись с ней двумя фразами по пустякам да ловя чужие отзывы о ней, я почему-то составил твердое мнение, что она из тех, кому все легко доставалось, кто не знал лишений, тем паче бед, даже серьезной заботы, мысленно я уже видел некую благополучную семью, завидную состоятельность, близость к сферам и небрежную легкость в планах на будущее.

Учтем еще, как важную данность, что на своем курсе она была моложе многих, а как человек, как личность развивалась медленнее. И потому должно быть, на нее одно время пытались смотреть свысока. Кто-то небрежно опекал ее с высоты своей профессиональной и душевной просвещенности, кто-то даже пробовал взять на буксир, отечески помочь в этюде на площадке.

Где они, эти самоуверенные фавориты 1957 года! Кое о ком я слышал: один ушел в документальное кино, другой снял картинку да и затих, третий занят архивным киноведением, четвертый подтвердил свой незаурядный талант, только не в режиссуре, а в поэзии. Был еще и пятый — он пытался покончить с собой, вторая попытка удалась.

Все они назывались- «Мастерская Довженко». Александр Петрович, как мы знаем, выделял молодую киевлянку, поддерживал ее. Но ведь и это, если подумать, можно счесть великодушием большого мастера, склонного пожалеть наивную и простоватую неумеху, завысить цену ее неуклюжим, незрелым, неграциозным придумкам.

Упрек в незнании жизни был очень моден по той поре. Сейчас я думаю, что справедлив он был совсем не в том смысле, какой вкладывался. Мы, наше поколение, были сплошь книжные ребята. Сегодняшний молодой народ, наверное, читает не меньше, но важно то, что за книгой им открывается жизнь, в том числе и самая повседневная. Мы были бумажными идеалистами. Еще на школьной скамье усвоили газетную премудрость, и никому не приходило в голову сомневаться в ее обеспеченности. Мы замечали иногда, что книги делаются из книг, фильмы ставятся по фильмам, но и в этом, мы были уверены, виновата была все же жизнь, если она не укладывалась в заманчивые и возвышенные схемы.

Всем нам предстояло еще перестроиться, не жизнь проверять словесами, а словеса жизнью, и каждый, по внутренней своей организации, должен был по-разному в этом преуспеть. Наш погодок Геннадий Шпаликов был талантлив легко, ярко, несомненно. Еще на четвертом курсе он подписывал договора и умудрялся ругаться с редакторами. Ларисе лежал иной путь. Уже с дипломом, гарантировавшим ее профессиональные навыки, она пока еще не началась как художник, тем более художник оригинальный. Ей еще надо было страдать, удивляться, любить, рожать, учиться мгновенному отклику на чужую боль.

Профессионал обогнал личность — могло ли обойтись без крена в биографии?

Сегодня трудно себе представить, что и первый и второй ее фильмы были встречены опытными знатоками с крайним удивлением. В «Зное» безусловно открылась пресловутая «мужская рука», о которой, мне кажется, писалось потом чуть не в каждой рецензии, чуть не в каждом наброске о Шепитько. И что же? Многие уверяли, что удача случайна, что виной всему логика благоприятных обстоятельств и кивали на другую руку, тоже, впрочем, женскую. Потом были «Крылья», не просто удача — триумф, открытие для всех нас огромной новой темы, материка, ждущего разработки. Что ж, и тут оставалась лазейка для недоброжелателей: случай, стечение благоприятных обстоятельств, отличный сценарий, отличная актриса, отличный оператор, то, се…

В основе такого недоверия, даже вразрез с очевидностью, лежала заносчивая мысль, что скрытых резервов у такого человека, как Лариса, быть не может. Она вся открытая, вся вслух и на виду.

Видели энергию, видели упрямство, видели безоглядность и неприятие никакой половинчатости, никаких душевных тормозов. А серьезность, озабоченность большими вопросами, постоянная психическая ориентированность на одну тему, без чего нет художника, откуда бы, дескать, такое, как можно в ней такое ожидать?

Потом был «Ты и я» — фильм трудной производственной и печальной прокатной судьбы. После удивляющих успехов пришло поражение и удивило еще больше. Помню, на теоретическом семинаре в Болшеве многие пожимали плечами и посмеивались сюжетным, актерским, постановочным несуразностям, красивостям киноязыка, валютным дубленкам на плечах лесорубов.

«Ты и я» годится в название для любого сюжета. Есть герой — значит, есть и его отношение к другому человеку, к другим людям. В сценарии Геннадия Шпаликова имелось в виду другое: он рассказывал две истории, случившиеся с одним и тем же человеком, пошедшим по одной или по другой стезе. Равно возможные для него, как плюс и минус при извлечении квадратного корня, они, однако, разного стоили и для него, и для всех нас. На одном пути была безысходность, нравственный тупик индивидуализма, на другом приобщение к общим ценностям, восхождение к высотам нравственного служения. По какой-то причине две равноправные истории были сочтены формализмом, нежелательным в кино, их склеили. Герой сначала падал, горевал, потом раскаивался и начинал приобщаться. Получался трюизм, к нему лепились неизбежные, заплаты, связь эпизодов оказывалась загадочной, мысль то описывала кругаля, то топталась на одном месте. И уже не художник командовал материалом, а материал становился тупым диктатором.

Случай производственного брака? Не так все просто.

«Ты и я». Реж. Лариса Шепитько. 1971

На развилке оказался некий общественный тип, воспетый к тому времени уже очень многими, но Геннадием Шпаликовым, кажется, лучше всех. Балагур с грустными глазами, умный, едкий иронист — этот герой из фильма в фильм, из повести в повесть потешал нас глубокомысленными шпильками и вопросами, не получавшими ответа. Он отлепился от высокопарной фразеологии и прекрасно передразнивал ее. Ему казалось, что те же мысли можно выражать иными, человеческими словами, — скоро он стал догадываться, что и мысли у него тоже иные. Не только словесная маскировочная шелуха была для него охранным мундиром, но и образ жизни становился на два этажа — как принято и для себя.

«Ты и я» отметил точку распада, расхода: к одному себе человек учится относиться не как к «я», а как к «ты», видит в нем соперника в борьбе за душу. Энергия этих будущих траекторий скомкала, покорежила сценарий Шпаликова, задумки Шепитько. Иначе быть не могло. Не пришло еще время — сценарист и режиссер не способны были к своему герою отнестись взглядом со стороны.

Специально писать об этом фильме мне не довелось, я коснулся его в четырех фразах, когда размышлял в «Советском экране» о первых ролях Наталии Бондарчук. Фразы получились ядовитыми. Лариса Ефимовна сочла их за согласованную точку зрения. Ей казалось тогда, что фильм замалчивают, что вокруг него заговоры и интриги, и только, де, критику Демину разрешено, как бы в сноске, объявить на весь мир, какой в фильме порок. Все это она мне высказала тихим, раздумчивым голосом, и только мои глаза, удивленные выше меры, прервали последнюю фразу на полуслове. ‹…›

Властная эта женщина умела так ненавидяще щурить свои красиво подкрашенные глаза, что робели те, кто похрабрее меня. Бывало, она выслушивала возражения с самым кротким и заинтересованным видом, а бывало и так, что робкий лепет в ответ вызывал бурю, ярость, светопреставление. Еще была она ревнива, и не только по-женски, а, так сказать, по-человечески. Николай Гнисюк, может быть, единственный, кто мог болтаться туда-сюда у нее на съемочной площадке, но он твердо знал, стоит ему остановиться с кем-то полюбезничать, пусть даже с мужчиной, последует резкий режиссерский окрик. В гневных отповедях по любому поводу — она была очень находчива, с большим словарным запасом, вплоть до очень редких выражений. Увлеченность, случалось, подводила ее, даже в хорошем порыве могла сделать неделикатной. Я подарил ей свою новую книгу — мы не видимся месяц, случайно сталкиваемся в коридоре, она представляет меня своему давнему знакомому из Грузии и возглашает во всеуслышание: Если б ты знал, Отар, что он написал! Что он написал! Это такая прелесть!

Я, польщенный, расшаркиваюсь, пока не открываю с изумлением, что «прелесть» относится к четырем рифмованным строчкам моей дарственной надписи. До сих пор не уверен, пошла ли она хоть страничкой дальше. Впрочем, если б что-то ее смутило или огорчило, можно не сомневаться, очень скоро я узнал бы об этом.

Этого не было в дни ее юности — энергии, размаха во всем, даже в пустяке, страстности как образа жизни, не объявляемого, а реального, даже как бы и незаметного изнутри.

В «Восхождении» сначала столкнулись люди, не хороший и плохой, а два разных человека, сами с удивлением открывающие себя. А уже затем, вторым, полускрытым планом проступила интонация миракля и ударила с невиданной силой безусловности.

Помню, как на премьере, сразу с первых кадров, стало холодно в зале. Едва заметно поначалу, но неуклонно в нас поселился озноб, что в финале бил, как колотун. Эти столбы, эта дорога, продуваемая ветром, эти лески и овраги, этот совсем не живописный снег, вся эта немыслимая проза — какое твердое, жестокое обещание вести разговор в полный голос, не покупаясь на условности и художественные поддавки.

«Партизанская тема» в разных странах наполняется разным смыслом и задачами. В югославском кино она — полигон для опробования новейших моральных откровений, у болгар — способ поэтического иносказания, румынский кинематограф увлечен хитросплетением детективной интриги. Наш партизанский фильм, за малым исключением, ориентируется не на то, что было, а на то, как оно должно было быть, превращаясь в канон с многочисленными дежурными ходами, фигурами, даже кадрами, не говоря уже о земляночных или комендатурных интерьерах, кочующих из кадра в кадр. Василя Быкова всего экранизировали и ни разу не достигли хоть слабой тени первоисточника — этот писатель таким языком непересказуем.

Фильм Шепитько сказал нам: все это было с вами, с такими людьми, как вы. Не думайте, что вы, каждый из вас, застрахован от измены, слабодушия, предательства. Поглядите — все натурально, естественно, человечно. И даже по-своему логично. А между тем это путь в пропасть.

В пропасть вел путь человека, остающегося жить. Жизнь была его погибелью, потому что куплена такой ценой, что уже и свет не мил.

Чтобы не пропасть, надо было погибнуть.

И падение Рыбака режиссер видит как падение человеческое, и святость Сотникова — как человеческую святость. Она не боится показать, что многими человеческими чертами Рыбак превосходит товарища по партизанскому отряду. Кажется по первым эпизодам, что он вообще более ценное приобретение для лесных обитателей, чем хворый, хилый интеллигент. Рыбак силен, сметлив, он добр, он — верный товарищ, не кинет другого в беде, но все это — до поры. Он действует, подчиняясь автопилоту — «надо», «принято», «полагается». Когда автопилот отключается, он — беспомощен. Он и зол, и отвратителен в финале, но частью нашей души владеет как бы противоестественное сострадание к человеку, обреченному запутаться в трех соснах. A Сотников в этих новых условиях вырастает во всю свою величину как раз потому, что никогда не пользовался автопилотом — у него была особая пружина, пружина духовности, может быть, малопозволительная роскошь по каждодневным потребностям, но штука незаменимая в ситуации последнего выбора. <…>

После «Восхождения» у нее были трудные дни. В самой славе, разлетавшейся раскатами, крылась опасность. Опасность вдвойне, оттого что картина полностью, до конца выразила то, о чем думалось многие годы, стала духовным итогом многих стадий внутренней работы. Повторяться она не могла, а где то новое, что станет ее новым?

Критик, бравший у нее интервью для журнала, записал на магнитофон фразу: «Когда мой сын вырастет и захочет узнать, какой я была, я хотела бы, чтобы он посмотрел «Восхождение».

Сегодня кто-то усмотрит в этом мистическое предчувствие, а ощущение, которое прорввалось здесь, было иным, — от пустоты впереди, от неясности, что надо наработать и с каким творческим результатом оно наработается.

С ней вели переговоры из Голливуда. Была интересная книга, интересная атмосфера, интересная актриса, интересная общая мысль. Но было боязно — искать себя в чужой обстановке, где и без того рискуешь потеряться.

А потом была опубликована повесть Валентина Распутина, и все ее внутренние сомнения кончились. Теперь надо было убедить других, что игра стоит свеч, что такую прозу можно отразить на экране, что проблематика ее важна, что драматический сюжет не прозвучит слишком уныло.

Я видел ее в тот день, когда вопрос о «Матёре» был официально решен. Она была счастлива, но вовсе не светилась весельем. Была в ней тихость, высокое какое-то смирение, как бы боязнь расплескать все то, что сходилось, сливалось, накапливалось, или опаска спугнуть случай неуместным суесловием.

Знать бы тогда, что больше ее не увижу.

Беседа была мимолетной, на лестничной площадке Дома кино. Я любил повесть Распутина, а в глазах у Ларисы было столько спокойной уверенности, при понимании всей дерзости задачи, что ушел я с убеждением: экранная «Матёра» станет событием… Фильм снят. Он монтируется. Но еще до заглавного титра возникнет на экране горестное посвящение им — участникам съемочной группы, унесенным автодорожной катастрофой.

Семья кинорежиссеров — явление редкое. Жизнь есть жизнь, а производство тем более не знает сантиментов. Еще не отшумели печальные обряды, а Элема Климова уже торопили с ответом, возьмется ли он закончить картину. Кому же, казалось, как не ему, если наметки и замыслы покойной жены хранились, так сказать, в общем сейфе.

Конечно, нынешнее экранное «Прощание с Матерой» (кажется, фильм будет называться «Прощание») не принадлежит Шепитько полностью. Климову достался сценарий, отобранные исполнители да несколько сот метров, снятых к одному эпизоду. Но фильм — и это почувствует каждый — не совсем климовский. Это сильное, страстное, могучее произведение, где угадываешь то строгий, аскетический драматизм Шепитько, то горечь и сарказм Климова, часто в одной сцене, в одном кадре. Так не могло бы быть, если б один художник старательно прошелся по наметкам другого, не вложив в это жара души и нечеловеческой боли утраты. Оно было необходимо им обоим — прикосновение к галактике одного села, к общим началам народного мира.

Демин В. Самосозидание // Лариса Шепитько. М.: ВБПК, 1982.

Илин К. И. Экософия духовной культуры будущего энциклопедия живого знания том 14

Московский Государственный Университет им. М.В. Ломоносова,

Институт стран Азии и Африки,
Институт языков и культур имени Льва Толстого
Таврическая Академия культуры
Оренбургский Государственный Институт менеджмента
Московский государственный Университет культуры и искусств
Индийский центр «Шри Чайтанья Сарасвати»
Международная ассоциация «Мир через культуру»
Издательская компания «МЕДИА-ИХАРА» (Чувашия)
Альманах «Любознание»

ЛАПИНА З.Г., Шилин К.И.

ЭКОСОФИЯ ДУХОВНОЙ

КУЛЬТУРЫ БУДУЩЕГО

энциклопедия ЖИВОГО знаниЯ

Том 14

Москва 2007

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

авт. — автор (-ский; -ская)

амер. — американский

англ. — английский

антич. — античный

в. (вв.) — век (века)

в т.ч. — в том числе

в частн. — в частности

г. (гг.) — год (годы)

гл. — глава

гл. обр. — главным образом

гр. — древнегреческий

др. — другой(ая)

и т.д. — и так далее

и т.п. — и тому подобное

инд. — индийский (ая; -ое)

к.-л. — какой-либо

кит. — китайский

лат. — латинский

л-ра — литература

н.э. — нашей эры

напр. — например

нем. — немецкий

ок. — около

подр. — подробнее

пр. — прочий (-ее; -ая; — его; -их)

р. — родился

ред. — редактор (-ский)

рос. — российский

рус. — русский

с. — страница

санскр. — санскрит

сл. — славяне (ские; — ская; — ский)

см. — смотри

совр. — современный

сокр. — сокращение

соотв. — соответственно

ср. — сравни

ср. в. — средние века

т. — том

т.е. — то есть

т.к. — так как

т.н. — так называемый

т.о. — таким образом

ум. — умер

фр. — французский

цит. — цитирую (-емый…)

ч. — часть

ч.-л. — что-либо

яз. — язык

яп. — японский

ПРЕДИСЛОВИЕ
Упомянутые на титульном листе ВУЗы и иные творческие организации имеют непосредственное отношение к данному изданию.
1. В лаборатории «Экология культуры Востока» (созданной в мае 1993 г.) ИСАА МГУ разработана концепция ее сотрудниками Лапиной З.Г. и Шилиным К.И.

2. Институт языков и культур имени Льва Толстого (Ректор Тихонычева М.Д.) начал воплощать эту концепцию в практику учебного процесса.

3. Таврическая Академия культуры (Крым, Дунаева Н.Л.) была создана на основе концепции Экософии Живого знания, а Лапина З.Г. и Шилин К.И. выступили в роли ее учредителей.

4. С Оренбургским Государственным Институтом менеджмента (Ректор Свиридов О.А.) заключено соглашение о научном сотрудничестве.

5. Московский государственный Университет культуры и искусств (Ректор Крутова Н.В.) также поддержал данное издание.

6. С Международной ассоциацией «Мир через культуру» авторы работают уже много лет, а ее координатор Ю.А. Агешин принимает участие в разработке концепции «Образование через культуру».

7. Индийский центр «Шри Чайтанья Сарасвати» — соиздатель следующего тома «Энциклопедии Живого знания», посвящаемого Индо-Руссии.

8. Издательская компания «МЕДИА-ИХАРА» (Чувашия): И.Хара – один из соавторов концепции Живого знания.

9. Альманах «Любознание» (основатель Анисимов В.Е.) «отпочковался» от нашей «Энциклопедии Живого знания».
Данная работа имеет своим адресатом несколько ВУЗов России и Зарубежья, в конечном счете – всю систему высшего, а затем – и всего образования в мире, построенного ныне по западным стандартам, обнаружившим свою экологическую ограниченность. Авторы предлагают альтернативную концепцию, созданную на основе эко-гармоничного синтеза культур Востока-Запада-России — при особом акценте на духовных культурах Востока-России (Евразии).

Концепция создавалась на протяжении порядка 40 лет, и прошла ряд этапов. Данный труд был подготовлен 5 лет тому назад к изданию, но из-за финансовых трудностей не был опубликован. Авторы, возможно, больше, чем читатели, осознают необходимость доработки концепции. Хочется надеяться, что нам удастся издать доработанный и исправленный вариант. Следующие Проекты – заявка на новый вариант концепции.

Поделитесь с Вашими друзьями:

Создание

— определение и значение

И для Ницше, и для Эмерсона целью было создание смысла посредством непрерывного акта самосозидания .

Незнакомец в чужой стране

Достижение подлинного существования — это вопрос самосоздания , для описания или иллюстрации которого хорошо подходит форма романа.

Рецензирование книг

Производство традиционно вводит определенный процент некачественного продукта; который с ИИ и самосозданием , увековечит себя.

Экономика нанотехнологий, Арнольд Клинг | EconLog | Библиотека экономики и свободы

Тем не менее Менкен достаточно ясно понимал, что самосозданные индивиды, описанные Ницше, никогда не могут легко возникнуть в условиях демократии, где самосоздание одного гражданина неизбежно наступает на самотворение другого.

Незнакомец в чужой стране

Его повторяющиеся действия самотворения говорили со мной; Грубая поэзия его слов, его неприкрытая настойчивость в уважении обещали новый и бескомпромиссный порядок, воинственный по своей дисциплине, выкованный простой силой воли.

Малькольм и Барак

Candy напоминает нам постмодернистское понятие самосозидания — то, как мы надеваем социальные обозначения с той же легкостью, что и одежда, постепенно конструируя себя из культурных сигналов и образов.

Кэролайн Хагуд: новый документальный фильм пытается разгадать загадку «Конфетного любимца Энди Уорхола»

Кейси Гейн-МакКалла: Малкольм и Барак

Когда Хокинг говорит, что спонтанное самотворение Вселенной «из ничего» является доказательством того, что творец не участвовал, он не говорит как ученый.

Эрвин Ласло: Когда Стивен Хокинг говорит о Боге, не принимайте его за ученого

Создание онлайн-персонажа на любом сервисе — это огромный акт самосоздания и самоцензуры.

Молодежное радио — Youth Media International: Privacy Wars II: Many Faces, One Book

Создание онлайн-персонажа на любом сервисе — это огромный акт самосоздания и самоцензуры.

Молодежное радио — Youth Media International: Privacy Wars II: Many Faces, One Book

Самотворение или Творение Бога? Ошибочные идентичности и сумасшедший Ницше

Наша культура переживает странный кризис идентичности.Дело не в том, что мы не знаем, кто мы такие, а в том, что мы явно неспособны замолчать об этом. От политики идентичности до возвышения гендерной идентичности над биологическим полом наша культура изобилует конфликтами, коренящимися в утверждении идентичности. Аргументы обычно начинаются с заявлений о личности.

Но неужели мы слишком много протестуем? Прикрывают ли постоянные провозглашения идентичности хрупкость, лежащую в основе наших навязчивых идей?

Как обычный белый цисгендерный христианин, я полагаю, что объяснение этого кризиса идентичности можно найти в знаменитом, часто неправильно понимаемом заявлении Ницше о том, что Бог мертв.Смерть Бога привела к отделению идентичности и смысла от чего-либо постоянного, в результате чего люди пытались построить свою собственную идентичность из случайностей человеческого существования.

Смерть Бога

Смерть Бога — это больше, чем неверие в Бога или однозначное утверждение, что Бога не существует. Из своего первого заявления о смерти Бога (в рассказе о сумасшедшем, который изначально ищет Бога только для того, чтобы объявить о своей смерти), Ницше описал психологическое и культурное событие, а не торжествующий философский постулат.Сумасшедший в притче Ницше объявляет о смерти Бога «многим стоящим рядом людям, которые не верили в Бога». Более того, они издевались над ним за его безумные поиски Бога вначале. Он не отвратительный апостол неверия, пришедший сказать верующим, насколько они глупы.

Скорее, он искатель Бога, который осознает последствия окружающего его неверия, которым он пришел поделиться. Те, кто первыми не уверовали, не обращают внимания на смерть Бога, даже если они сами убили Его.Безумец приходит к выводу, что он пришел слишком рано: «Молнии и грому нужно время, свету звезд нужно время, деяниям нужно время, даже после того, как они совершены, чтобы их увидели и услышали. Этот поступок еще дальше от них, чем самая далекая звезда. — , и все же они сделали это ! » Поскольку смерть Бога — это не просто неверие, а его результат, те, кто убил Бога, не знали, что они сделали. Они по-прежнему жили со многими удобными моральными принципами, вытекающими из установленного христианства, даже несмотря на то, что они больше не верили в источник.

Но конечный результат их неверия — разрушение человеческого представления о мире и его источнике. Безумец, возвещающий о смерти Бога, выражает удивление и отчаяние по поводу этого поступка: «Как мы могли пить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть весь горизонт? » Бог как идея, а не как сущность, наделил человечество смыслом и связностью и сделал мир домом для человечества. Смерть Бога была смертью Запредельного как источником смысла и порядка в жизни.Бог или своего рода трансцендентность считались источником любви, трепета, величия, порядка, истины, красоты и всего остального, что, казалось, выводило людей за пределы их самих. Все это теперь было раскрыто как простое человеческое изобретение — тщательно продуманная игра в воображение.

Таким образом, смерть Бога оторвала мир от того, что было его источником. Как сказал сумасшедший,

Что мы сделали, когда освободили землю от солнца? Куда он теперь движется? Вдали от всех солнц? Разве мы не устремляемся непрерывно? Назад, вбок, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще сверху и снизу? Не заблудимся ли мы, словно в бесконечном небытии? Разве на нас не дышит пустое пространство?

Божественные источники трансцендентной идентичности и смысла исчезли вместе с убитым Богом.Космос был разрушен; создание больше не создавалось. Нет высшего смысла в жизни, вселенной и всем остальном. Человечество больше не имело определенного места во вселенной, а было лишь крохотным бесцельным развитием внутри нее.

Вызов нигилизма

Перед лицом этого сурового видения реальности без отчаяния стоит вызов нигилизма, который Ницше стремился преодолеть в своей величайшей работе « Так говорил Заратустра ». Божественный источник ценности и смысла был раскрыт как человеческое заблуждение.Если человечество не должно было поддаться нигилизму, ему нужно было бы принять сознательное создание новых источников смысла и новых идентичностей для себя. Людям придется принять существование и сознательно создавать себя. И мы должны были бы сделать это, несмотря на нашу случайность, ограниченность, страдания и банальность — последнее, возможно, больше всего огорчало Ницше.

Это стоит за идеей Übermensch, превосходного, преодолевающего себя человека, который может создавать новый смысл и ценности. Как закричал сумасшедший,

Бог мертв! Бог остается мертвым! И мы его убили! Чем мы утешимся, самый жестокий из всех убийц? .. . Не слишком ли велик для нас размах этого дела? Не должны ли мы сами стать Богами, просто чтобы казаться достойными этого?

Но что, если мы не сможем? Мы остались ждать сверхчеловека?

Пока мало свидетельств того, что мы заполнили пустоту, оставленную смертью Бога, хотя мы и пытались. Фактически, диагноз и рецепты Ницше объясняют странный кризис идентичности в нашей культуре. Наши бесконечные дискуссии об идентичности как о том, что нужно конструировать и деконструировать, уходят корнями в культурное развертывание смерти Бога.

Этот анализ объясняет как популярность, так и ненадежность групповой идентичности. Реакция на кризис идентичности путем возврата к трайбализму естественна (именно поэтому мы видим, что это делают даже состоятельные, успешные студенты и профессионалы), но племенная идентичность потеряла свое место в космосе. Они больше не привязаны к космическому или трансцендентному порядку — они, как известно, случайны. Следовательно, племенная идентичность больше не является безопасным психологическим убежищем в стабильный источник смысла, а представляет собой оспариваемую конструкцию.«Просыпаться» и участвовать в политике идентичности — это попытки найти смысл в чем-то, что является признанной социальной конструкцией.

Те, кто живет после смерти Бога, борются за то, чтобы претендовать на идентичность, которая является чем-то большим, чем социальные конструкции или личные идиосинкразии. Мы должны создавать себя сами, и все же мы сомневаемся в своей способности делать это достоверно — не без оснований, учитывая, что материалы, которые мы должны использовать, являются случайными культурными артефактами. Что является нашим собственным, что мы можем заявить в основе нашей идентичности?

Бытие, чувства и желания

Наша культура имеет тенденцию отвечать на вопрос «Кто я?» спросив: «Кем ты себя чувствуешь?» и что ты хочешь?» Желание, особенно сексуальное, по крайней мере, кажется действительно нашим собственным.Мы отождествляем себя с нашим потреблением, возможно, с сексуальным потреблением больше всего. И даже в наше обезвоженное время эрос сохраняет намек на божественное безумие. Но смерть Бога сделала из нас материалистов. Вопрос превратился из «Кого ты любишь?» на «Как бы вы хотели заняться сексом?» Вопрос не в людях, понимаемых как единое целое, а в том, на какие стимулы реагирует ваше тело. Таким образом, для многих людей то, что когда-то считалось частным извращением, стало центральным элементом их общественной идентичности.

Это стоит за все более распространенным утверждением, что бросать вызов сексуальному поведению или гендерной идентичности людей означает подвергать сомнению, отрицать или нападать на их человечность и даже на их существование. Это кажется безумием тем, кто все еще живет в христианском космосе, для кого сексуальное желание или чувства по поводу пола не лежат в основе идентичности и для кого критика греховных поступков далека от геноцида грешников. Но для тех, чье эмпирическое ощущение себя — только то, что они создали или переняли из своей культуры и собственных желаний, это имеет смысл.Если самосозидание является наиболее полным выражением нашей человечности, то критика чьей-либо самопроизвольной идентичности означает критику его человечности.

Часто кажется, что противоположные стороны наших культурных и политических конфликтов живут в разных мирах. Они есть. Те, кто считает, что они живут в сотворенном космосе, действительно населяют психологический мир, отличный от тех, кто живет после смерти Бога. Те, чья идентичность коренится в божественном порядке существования, отделены от тех, чья идентичность создана ими самими.

Однако линии не всегда четкие. Подобно тому, как зрители в притче Ницше не знали о смерти Бога, несмотря на свое неверие, сегодня многие бессознательно разделены между двумя мирами. Столкновение со всеми последствиями смерти Бога требует мужества и проницательности, которые есть у немногих, даже после того, как Ницше указал путь. Вместо этого люди часто живут в смеси самотворения, нигилистического отчаяния и остаточной религиозности, в основном заимствованной из христианства — самотворения, когда оно льстит и потакает, смешанного с сентиментальной религиозностью ради комфорта.Однако все это время нас душит черная змея нигилизма; мы не можем жить подлинно духовной жизнью и не можем сами заменить убитого Бога.

Непоследовательные и нестабильные идентичности мешают нам жить аутентично и честно, особенно по отношению к другим. Гармония невозможна, когда наша идентичность нестабильна и основана только на случайностях и желаниях. Конфликтующие требования идентичности со стороны групп и отдельных лиц конкурируют без перспективы разрешения, поскольку они верят, что нет никакого источника идентичности, кроме человека — слишком человечного.

Создание

— определение, этимология и использование, примеры и родственные слова

Словарь Чемберса двадцатого века

В КАЧЕСТВЕ. self , seolf , sylf ; Dut. zelf , нем. selbe , Гот. Сильба .

В литературе:

Они были самопровозглашенными доверенными лицами насмешек Бога над Его собственным творением.

«Тоно Бунгай» Х.Дж. Уэллс

Японцы — это сознательное самосознательное творение отдельных художников.

«Избранная проза Оскара Уайльда с предисловием Роберта Росса» Оскара Уайльда

Она узурпировала свою долю в самотворении, и ее роль уничтожила Его!

«Лилит» Джорджа Макдональда

Что когда-либо будет отличать человека от остального творения, так это его сила сознательной привязанности и стойкого самопожертвования.

«Чердак» Философ, закончен «Эмилем Сувестром

Он был из тех, кто гипнотизирует себя, кто светится самотворением, кто цветет и цветет без пыльцы.

«The Money Master, Complete» Гилберта Паркера

Другой эффект заключался в создании в сознании генерала Холмса предубеждения против Пайка.

«Американский индеец как участник гражданской войны» Анни Элоиз Абель

Этот человек был создан по образу Бога для самообладания и через самообладание для господства над всем творением Бога.

«Тихие разговоры об Иисусе» С. Д. Гордона

Творение — это радостная самоотдача Бога.

«Поэзия Роберта Браунинга» Стопфорда А. Брука

Без предварительного создания такой власти было бы полным безумием предлагать Ирландии фатальное благо местного самоуправления.

«Справочник по самоуправлению (1887 г.)» У. Э. Гладстона и др.

Мне нравится автор, у которого хватит смелости и сдержанности, чтобы оставить в живых свои благородные творения: слишком многие пытаются облагородить их смертью.

«Любовные письма англичанки» от Анонима

***

В стихах:

Человек-мечтатель, ищущий того, кем он должен быть,
Подбадривает себя надеждой стать тем, кем он был бы:
Когда он больше не надеется, с самолюбием,
Кажется, он был сильнее в своем первом творении:

«Языческие мечты» Фрэнсис Фуллер Виктор

В новостях:

Школа аттестации по коучингу Центр холистического обучения объявляет о создании новых клинически проверенных и проверенных на практике упражнений на самообладание.

В их недавно выпущенном одноименном дебютном альбоме есть все необходимое, чтобы стать типично современным творением.

Консорциум, отчасти издательский дом и отчасти художественный коллектив, основывается на идеях самодостаточности и взаимного творчества.

Отчасти издательство и отчасти художественный коллектив, Консорциум строится вокруг идей самодостаточности и взаимного творчества.

Reckoning — это обширная захватывающая фантастическая эпопея, которая может многому научить самопровозглашенных провидцев индустрии, которые, казалось бы, возникли из ниоткуда, чтобы взорвать многие из своих лучших творений.

Маркетинг самообслуживания имеет решающее значение в условиях конкурентного рынка и спада экономики, но создание маркетингового плана включает в себя гораздо больше, чем просто выделение бюджета.

Поэзия как высший акт самотворения.

В набор входят три пушистых носка и множество самоклеящихся волнистых глазков, самоклеющиеся войлочные фигурки, пряжа и пушистые детали для бесконечных красочных творений.

***

В науке:

Мы представили основанный на агентах подход к самоконфигурации для модульных роботов, который приводит к созданию «возникающих» структур с желаемой функциональностью.

Мультиагентное управление самоконфигурируемыми роботами

Самогенерируемые фотоны резко снижают пороговую энергию рождения пары (ετ) и делают обратное комптоновское рассеяние столь же важным, как синхротронное излучение, как процессы охлаждения пар.

Излучение фотонов в каскаде релятивистских протонов, инициированное остаточными тепловыми фотонами в гамма-всплесках

Однако создание (реальных) случайных битов считается дорогостоящим; таким образом, желателен адаптивный самостабилизирующийся алгоритм рандомизации, который использует случайные биты во время сходимости, но не использует случайные биты после сходимости.

Рандомизация Адаптивная самостабилизация

Чтобы соблазнить использование технологий семантической паутины, приложения должны предлагать как удобство использования, так и мгновенное удовлетворение.Создание концепции в SHAWN исключительно просто, поскольку метаданные и простой текст вводятся в одном поле редактирования на каждой странице вики в понятной форме.

Юзабилити встречает мгновенное удовлетворение в семантической сети

Мы предполагаем, что это может быть важно для сохранения экологических систем и для создания самовосстанавливающихся инфраструктурных систем.

Управление сложными сетями с компенсационными возмущениями

***

Обратный словарь

Опечатки

создание aelf, создание Welf, создание delf, создание xelf, создание zelf, создание aelf, создание swlf, создание sslf, создание sdlf, создание srlf, создание sekf, создание seof, sepf- создание, создание себя, создание себя, создание себя, создание себя, создание себя, самотворение, самореализация, самосвобождение, самотворение, самопреодоление, самоотречение, самосовершенствование, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосрешение, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание. создание, самосоздание, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самотворение, самосозидание, самотворение, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание, самосозидание

Призыв к самосозиданию | Психология сегодня

«Пневма»

Источник: Келси Ландин, использовано с разрешения

На протяжении всего моего обучения и карьеры психолога я изо всех сил пытался идентифицировать себя с определенной «специальностью».Отчасти это связано с тем, что у меня душа универсального специалиста, но также и потому, что моя новая специальность не вписывается точно в рамки принятой в данной области конвенции о классификации специальностей — обычно это что-то вроде «Я изучаю и лечу психологические проблемы A и B в демографической сфере». группы X и Y ». Скорее, я изучаю и лечу людей, которые бросают вызов общепринятым категориям. Такие люди часто приходят ко мне в поисках нового пути. Это может принимать разные формы: от подростка, живущего в консервативной религиозной семье, и сомневающегося в своей сексуальной идентичности; интеллектуально амбициозной спортсменке из колледжа, которая разрывается между «связью с командой» и самоотдачей на учебу; мужу средних лет, ищущему смелости разорвать 15-летний брак без любви; потенциальному предпринимателю, ищущему решимости бросить свою повседневную работу и заняться своим стартапом на полную ставку.

Безусловно, большинство моих клиентов также борются с психологическими проблемами, иногда очень серьезными. У многих есть истории травм и жестокого обращения; большинство из них боролись с депрессией, тревогой и / или проблемами с самооценкой. Но, на мой взгляд, их отличает не это. И это не то, что отличает мой развивающийся терапевтический подход от стандартных «эмпирически подтвержденных методов лечения» (EST), на которые я широко опираюсь. Что действительно отличает мой подход, так это то, что он направлен на конкретные потребности «клиентов моего типа» — потребности, для удовлетворения которых сегодняшние EST не предназначены.Например:

Помимо «постановки более реалистичных целей», моим клиентам иногда требуется помощь в постановке безумно амбициозных целей, при этом они безжалостно честны с самими собой в отношении низкой вероятности успеха.
Помимо «переоценки своих катастрофических мыслей», им нужна помощь в осознании того, что их «переоценка» — это просто рационализация того, что на самом деле является надвигающейся катастрофой, с которой необходимо столкнуться и решить проблемы.
Помимо того, что они «принимают точки зрения других людей», им иногда требуется помощь, чтобы отключиться от точек зрения других людей на время, достаточное для того, чтобы выработать свои собственные.
Помимо «самоутверждения», им нужна помощь в поиске отношений и сообществ, которые предлагают им близость без ассимиляции.
Помимо «обучения навыкам осознанности для управления стрессом», им нужна помощь в распознавании того, когда они используют эти навыки в качестве инструмента прокрастинации.
Помимо «планирования самопомощи», им может потребоваться помощь, чтобы прожить неделю без отдыха ради ценной работы.
Помимо определения общих ценностей, которыми они руководствуются при выборе, им может потребоваться помощь в формулировании заявления о миссии, которое отражает всю новизну их стремлений и при этом обеспечивает максимальную гибкость в исполнении.
И, помимо всех этих конкретных навыков, им может потребоваться помощь в определении того, какие навыки им нужны и когда, а также в развитии самосознания и честности, чтобы проверить свои мотивы использования данного навыка в данный момент.

Почему эти потребности игнорируются большинством EST? Я подозреваю, что отчасти ответ кроется в методологии разработки и проверки EST применительно к «среднему» человеку с таким-то диагнозом DSM, который участвует в наших исследованиях.Как утверждали некоторые критики, этот «средний» участник — мифическая сущность, лишенная всех «смешивающих» сложностей и «шумных» идиосинкразий, составляющих отдельных людей, включенных в исследования, не говоря уже о людях, исключенных из участия, потому что их борьба сделала не подходят ни к одной из наших диагностических категорий.

Честно говоря, в настоящее время были предприняты важные усилия по адаптации существующих методов лечения для лиц с более сложными или недостаточно представленными потребностями, таких как расовые / этнические и сексуальные меньшинства, недавно потерявшие близких, а также лица с множественными диагнозами или сопутствующими медицинскими проблемами.Однако такие усилия не были распространены на лиц, недостаточно представленные потребности которых проистекают, например, из амбициозного и новаторского характера их усилий. Действительно, сама идея разработки стандартизированного, экспериментально проверяемого протокола лечения для этой «группы» подразумевает единообразие в целях лечения участников и в терапевтических процессах, которые могут помочь им достичь этих целей. Но клиентов, с которыми я работаю, объединяет именно то, что они бросают вызов единообразию: они изо всех сил пытаются отбросить традиционные модели и социальные нормы, найти свой собственный голос и выбрать свой собственный путь.

Они изо всех сил пытаются создать себя.

Что мне нравится в работе с такими клиентами, так это то, что она требует постоянных инноваций me : не может быть шаблона для вырезания печенья, который помогал бы кому-то сделать что-то, для чего не существует шаблона для вырезания печенья. Каждый процесс самотворения будет отличаться и потребует разного набора психологических инструментов, идей и метафор для его поддержки. Конечно, существуют всеобъемлющие принципы, но нет ничего похожего на «сценарий» для применения этих принципов к уникальному процессу воспроизводства каждого удивительно сложного и невоспроизводимого человека.

Это также означает необходимость инноваций в области методов психотерапевтического исследования: современные методы либо неадекватно отражают индивидуальную изменчивость и сложность процесса самотворения, либо не позволяют обобщить широкие терапевтические принципы, которые могут быть гибко применяется к любому такому процессу. Вот почему я много думал о том, как интегрировать качественные подходы в свои исследования, а также черпал вдохновение из методов сбора доказательств и построения теории в философии и образовании.

Войдите в пандемию COVID-19 и культурные войны, охватившие наш мир, и потребность в самосозидании становится все более острой для большего числа людей, чем когда-либо прежде в нашей жизни. Люди, которые понимали себя и свою жизнь определенным образом — выступающих артистов, владельцев магазинов, физически любящих коммуникаторов, здоровых, постоянно работающих — теперь вынуждены отказаться или радикально переосмыслить эти идентичности в эпоху COVID. 19. Между тем, переосмысление в масштабах всей культуры нашей вины за расовую несправедливость ставит нас перед необходимостью независимо думать о проблемах, которые запускают нашу оборонительную позицию, соблазняя нас найти убежище в любой партийной линии, которая ближе всего под рукой.

Именно в этом контексте я был вдохновлен на создание блога на тему «искусство и наука самотворения». Это блог для тех, кто хочет подняться в эти трудные времена, создав более продуманную, смелую и аутентичную версию себя.

В этом процессе самотворения нет ничего легкого. Те, кто решит пойти на это, сделают фальстарт и по пути столкнутся с некоторыми наземными минами. Их будут регулярно призывать подниматься над враждебностью и защитой других людей, не прибегая к своим собственным; стоять на своем независимом суждении даже перед лицом большой неопределенности, социального и эмоционального сопротивления, а иногда и открытой дискриминации или остракизма; замечать, когда они притворяются, что придерживаются своего независимого суждения, но на самом деле просто сигнализируют о добродетели или пытаются сохранить лицо; считать себя ответственными способами, которые никто другой не может или не желает.

С другой стороны, факторы, которые делают самотворение страшнее и труднее сегодня, — это те же факторы, которые делают его более очевидным. Со своей стороны, мне как психологу никогда не было так весело заниматься самосозиданием, даже несмотря на все лишнее горе, ужас, ярость и отчаянное одиночество, которые я помогал людям пережить, а иногда и сам. Почти каждый клиент, которого я вижу, сталкивается с новой болезненной реальностью, а вместе с ней и возможностью для самосозидания. Некоторые клиенты не сразу это видят; они думают, что им мешает утрата прежнего распорядка или внезапная неспособность оправдать ожидания, возлагаемые на них другими людьми.Но часто именно этот отход от старых привычек и ожиданий дает им свободу двигаться в новом направлении по своему собственному выбору. Моя работа состоит в том, чтобы помочь им увидеть взлетно-посадочную полосу и предоставить им психологические ресурсы, необходимые для заправки и направления их собственного путешествия.

Нет работы на земле, которой я бы предпочел заниматься. И, делая это, я получил новое представление о моей отличительной «специальности» и миссии как психолога: расширять возможности и вдохновлять на самосозидание людей, которые в этом нуждаются и могут извлечь из этого наибольшую пользу в те времена, когда это труднее всего. .Спасибо, что присоединились ко мне, и приступим к работе!

Самостоятельное создание и лечение | Психология сегодня

Понимание видов творческого мышления, связанного с искусством, литературой и наукой, применимо к лечению психических и эмоциональных заболеваний. Не только выполнение какой-либо конкретной терапии, но и лечение такого заболевания. Чтобы показать, как это происходит, я погружаюсь в природу психических расстройств, определение творчества и творчества в искусстве и в жизни.Я опишу независимость, самопознание и частичную деструктивность, присущую творческому процессу. Я не буду — это стало важным сейчас сказать — предположить, что психическое заболевание порождает художественное творчество — довольно популярное современное понятие, для которого вообще нет научного обоснования.

НОРМАЛЬНОСТЬ, СОЗДАНИЕ И ОБРАБОТКА

Давайте сначала рассмотрим фундаментальный вопрос о нормальности, довольно простой физиологический и физический вопрос, но более сложный для психиатрической медицины.Когда у пациента пневмония с кашлем, мокротой и лихорадкой, пациент и его или ее органы не функционируют нормально. Чтобы быть нормальными, они должны вернуться к своему состоянию, предшествующему пневмонии. Когда дефицит будет исправлен, пациенты будут «такими же, как и все», их легкие будут функционировать здоровыми, как в среднем, или как у подавляющего большинства людей их возраста.

Однако при лечении психических и эмоциональных заболеваний понятие среднего или большинства как нормального (даже в равноправных и демократических культурах) неприемлемо ни для пациентов, ни для практикующих.Психическое здоровье не считается средним или таким же, как у всех. Более того, возврата к нормальному функционированию или к предыдущему состоянию может быть недостаточно для облегчения болезни. Как только у человека развивается психическое заболевание или расстройство, почти всегда возникают постоянные проблемы. В меньшей степени это относится и к пневмонии. После заражения и эффективного лечения пациент никогда не будет таким же, как прежде. Пораженная область легкого необратимо покрыта рубцами.Остаточный шрам, хотя и незначительный, остается на всю жизнь.

Рубцы легких — это дефицит, но пневмония в целом не повторится, если не будет контакта с инфекционным организмом. Обычно это можно предотвратить, соблюдая разумные меры предосторожности. Для психических и эмоциональных заболеваний, с другой стороны, угроза рецидива выше, потому что до настоящего времени люди никогда не были в состоянии предотвратить воздействие социальных и экологических стрессов и угроз повседневной жизни.В попытке помочь пациенту вернуться к нормальной жизнедеятельности, справиться с ситуацией или адаптироваться, лекарства могут быть полезны, но необходимо больше, чем можно сделать с помощью одного лекарства. Со шрамом от душевных травм и болезней пациенты также должны иметь возможность лучше адаптироваться к окружающей среде, чем другие, у которых не было шрамов вообще.

Даже если практикующие не видят вещи таким образом, пациенты неизбежно видят. Хотя с терапевтической точки зрения трудно определить, что значит принять цель помочь какому-либо отдельному пациенту жить вместе или «функционировать», пациент чаще всего уже сразу отвергает цель простого функционирования.Пациенты также не с готовностью принимают цели «совладания», «приспособления» или даже «адаптации». Большинство из них хотят быть лучше, чем они были, лучше, чем другие, и тем самым лучше справляться с постоянно проблемными обстоятельствами, в которых люди живут в настоящее время или в будущем. И пациенты, и терапевты ориентированы на содействие творчеству и вовлечены в него. Оба они сосредоточены на создании пациентом самого себя или его аспектов — непрерывном процессе самотворения.

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЕНИЕ И САМОСОЗДАНИЕ

Под самотворением я говорю о чем-то, прямо аналогичном творчеству в искусствах и науках.В этих областях творчество наиболее значимо определяется как создание чего-то нового и ценного. В процессе самосозидания посредством систематического ведения пациентов, дополнительной или интенсивной психотерапии также создается что-то новое и ценное. Пациенты делают себя или некоторые аспекты себя лучше, чем раньше. Они отрываются от прошлого и создают новые функции. Лекарства уменьшают симптомы, и сопутствующие психотерапевтические подходы должны быть процессами, способствующими самосознанию пациентов — чем лучше психотерапия, тем выше степень самотворения.

Выбор акцента на настоящей жизни пациента может включать измерения прошлого, если прошлое стало ограничивающим. По мере того, как пациенты освобождаются от прошлого и более эффективно сталкиваются с настоящим, они могут делать новый выбор и принимать новые альтернативы. Этот выбор обусловлен активным принятием пациентом решения о том, к какому типу людей они относятся и какими людьми они хотят быть. Есть свобода от прошлого, но есть также преемственность с прошлым; пациенты создают частично на основе того, что они знают или ощущают как предопределенные аспекты самих себя.Они принимают факторы своего прошлого, которые нельзя или не нужно менять.

Когда радикально новаторский художник, такой как Сезанн, создает новый способ живописи, произведение искусства в целом не отделяется полностью от всего, что когда-либо делалось раньше. Мы ценим и понимаем достижения Сезанна отчасти из-за того, что его картины имеют связь и преемственность с работами импрессионистов и других художников прошлого. Многие из наиболее творческих работ Шекспира также передают смысл и структуру, а также некоторые драматические моменты историй и рассказов, на которых они основаны.

Самотворение — это возможность для каждого на протяжении всего жизненного развития. Когда мы активно делаем выбор, ведущий к большей независимости и лучшему определению себя, в том числе наших желаний, сильных сторон и целей, и всякий раз, когда мы добиваемся улучшения личной интеграции — все это касается как создания новизны, так и ценности, — мы участвуем в самосозидании. Творчество любого типа также часто является реакцией на потрясения и стресс. Исторически это проявилось в широком социальном масштабе, когда во всех областях и местах творческие личности и события возникали во времена хаоса, войн и социальной дезинтеграции.На личном уровне стресс и потрясения, как при психическом заболевании, часто могут быть особым стимулом к самосознанию во время курса лечения.

СОЗДАНИЕ И УНИЧТОЖЕНИЕ

Процесс самотворения не обязательно является плавным или постоянно приносящим удовлетворение опытом. Хаос и стресс, которые инициируют самосозидание, могут до своего расцвета временами уступать место большему беспокойству. Это потому, что творение и разрушение, хотя и противоположны, тесно связаны друг с другом.Пациенты, вовлеченные в любое терапевтическое лечение, могут прийти к тому моменту, когда они будут поглощены деструктивными мыслями о побеге, чувствами невыносимой борьбы и сдачи. Эти мысли, однако, часто могут сигнализировать о поворотном моменте; пациенты сталкиваются с основными конфликтами и с полной силой страха перемен. Внезапно они пришли к выводу, что центр затруднений находится внутри них самих. Хотя источник их проблем изначально мог быть внешним — измученный властной женой или мужем, проклятый плохими перерывами или неправильным воспитанием бесчувственных родителей, — они понимают, что только они могут все исправить.Они знают, что должны измениться сами, и боятся перемен. Они чувствуют разрушение или растворение черт тех людей, которыми они были, и одновременно чувство, что они могут полностью превратиться в человека, которым они хотят быть.

Пабло Пикассо используется с разрешения

Источник: Альберт Ротенберг Пикассо

Пожалуйста, вставьте здесь подпись.

Источник: Пабло Пикассо использовано с разрешения

Созидание и разрушение тесно связаны друг с другом как в жизни, так и в художественном творчестве.Пабло Пикассо сказал: «Каждый акт творения — это прежде всего акт разрушения». Художники всех типов сознательно стремились разрушить предыдущий стиль, создав новый, и создание чего-либо радикально нового, в сущности, всегда подразумевает уничтожение старого. Хотя, как я уже сказал, произведения искусства развиваются из своих прецедентов и связаны с ними, их творческий аспект, согласно определению, всегда включает новизну и разрушение способов и форм прошлого и наших обычных взглядов на мир.

Творческие образы и формальные аспекты поэзии шокируют наше понимание грамматики и синтаксиса, музыкальные гармоники и аранжировки, наше чувство звука и ритмов, и все формы искусства, даже репрезентативные произведения, могут изменить наш взгляд на цвет, форму или просто яркие моменты и отношения лица или сцены. Научное творчество — от новаторских теорий Эйнштейна или Коперника до важного и нового понимания иммуносупрессивных механизмов — еще более четко приводит к радикальным изменениям и разрушению существующих убеждений и практик (см. Rothenberg, A.Полет из чудес: исследование научного творчества, Oxford U. Press).

Одна из функций художественных видов творчества — систематическое раскрытие бессознательных процессов и повышение самопознания. В меньшей степени это верно и для научного творчества. Творчество всех типов имеет потенциал для увеличения самопознания, и есть возможность для творческих личностей освободиться от своего психологического прошлого и создать себя или свои аспекты заново.Другими словами, творчество в науках и искусствах, как и в психотерапии, также может способствовать самосозиданию. Как сказал W.B. Йейтс написал:

Источник: Альберт Ротенберг используется с разрешения

Те друзья, у которых он есть, я делаю не так

Каждый раз, когда я переделываю песню

Должен знать, о чем идет речь

Это я переделываю.

Medicine & Health Science Books @ Amazon.com

« В этой эрудированной и вдохновляющей книге Саммерс демонстрирует психоаналитическое теоретизирование в лучшем виде.Саммерс — оригинальный мыслитель и, очевидно, сострадательный и целеустремленный терапевт. Но он также служит моделью того, как мы можем учиться друг у друга и как мы, пионеры-теоретики, можем исследовать теоретическую территорию наших коллег, не колонизируя и не опустошая их земли. Из всех великих даров в этой книге Саммерс предлагает этот: он приходит с миром «.

— Дэвид Андрегг, доктор философии ., Психолог-психоаналитик

» Опираясь на несколько богатых традиций внутри В психоаналитических работах Саммерс дает оригинальный и необходимый взгляд на то, как психоаналитическая психотерапия может способствовать изменению личности.Его многочисленные клинические примеры демонстрируют его тезис и дают читателю практическое представление о том, как делать то, что предлагает Саммерс ».

— Кристофер Боллас, доктор философии, автор , Dark at the End Туннеля

« Саммерс предлагает существенное развитие точки зрения Винникотта, утверждая, что изменение происходит не только через понимание, а, скорее, требует особого признания способности пациентки действовать и приветствовать ее спонтанные жесты.Умело сочетая философскую эрудицию с практическим опытом, Саммерс подводит нас к сути клинической деятельности, способности раскрывать семена возможного будущего под знакомыми слоями вчерашних повторений. Пропитанный деталями живого общения, настроенный на тихий голос желания, Self Creation стремится научить необучаемого: как слушать ».

— Джессика Бенджамин, доктор философии, автор , Like Subjects, Love Objects

«Подход S уммеров к терапии является сложным и новаторским и выводит интерсубъективность на новый уровень, заслуживающий вдумчивого рассмотрения.»

— WW Meisnner, SJ, MD в бюллетене клиники Menninger, Vol. 71, No. 3 (лето 2007)

Как стать тем, кем вы являетесь — Ницше на Искусство Самотворения

В своей книге Веселая наука Фридрих Ницше заявляет:

«Однако мы хотим стать такими, какие мы есть — людьми новыми, уникальными, несравненными, которые дают себе законы, которые создают самих себя.”

Хотя он был одним из самых резких критиков человечества, философия Ницше также воспевала человеческий потенциал. И повторяющаяся тема в его философии — совет, что мы должны создавать сами.

Те из вас, кто следил за моей страницей instagram и какое-то время читал этот блог, знают, что я черпаю много вдохновения в философии Ницше. Из-за этого идея самосозидания — это то, что меня заинтриговало довольно долгое время, и я часто говорю об этом в своих постах.Однако Ницше никогда полностью не формулирует в одном месте, почему мы должны создавать себя и как мы должны это делать. Это приводит к разочарованию его новых читателей, когда они пытаются понять эту или многие другие его идеи.

В этой статье я попытаюсь глубоко проанализировать идею самотворения Ницше, просмотрев все его работы, в которых он упоминает эту концепцию, а также взглянув на его философию в целом.

Почему вы должны создать себя

Говоря о самотворении, стоит задать вопрос, почему человек должен творить себя согласно Ницше.

Поскольку Ницше никогда систематически не приводил свои аргументы в пользу самотворения (как и почти все его идеи), его читатели должны построить интерпретацию на основе его работ.

Одна из интерпретаций состоит в том, что самотворец — это тот, кто сможет утвердить жизнь, стать «говорящим да». И согласно Ницше, утверждать жизнь, говорить «да» всему, что было и будет, является высшей и самой благородной целью из всех существующих.

Он также говорит о творении как о «искуплении от страданий».Здесь стоит отметить, что, хотя Ницше сильно критиковал религию и метафизику, можно также утверждать, что Ницше был метафизиком и даже религиозным мыслителем.

Вы, должно быть, думаете: «Подождите, как может главный враг христианства, человек, провозгласивший бога мертвым, быть религиозным мыслителем?» Что ж, Ницше разделяет фундаментальную озабоченность всех религий и метафизических систем: проблему страдания. Как оправдать жизнь перед лицом стольких страданий, которые она пережила? И хотя спорно, есть ли в философии Ницше центральная тема, трудно спорить с тем, что проблема страдания и оправдания жизни является самым близким к его существованию.

Многие религии, но в первую очередь христианство, предлагают решение проблемы страдания в форме «истинного мира» за пределами этого, лучшего мира. Ницше презирал эту идею и рассматривал ее как признак болезни и слабости. Он думал, что полагаться на «истинный», совершенный мир, в который мы переходим после этой жизни, есть не что иное, как неспособность иметь дело с этим миром, единственным, который у нас есть.

Вот почему Ницше поставил перед собой задачу найти способ оправдать и даже утвердить жизнь без помощи каких-либо трансцендентных миров и высших существ.

Здесь мы возвращаемся к самотворению. Чтобы утвердить жизнь, каждый аспект нашей жизни должен быть «искуплен». Для этого мы должны участвовать в процессе самотворения. Именно благодаря этому процессу мы «становимся теми, кто мы есть» и признаем, что каждый момент нашей жизни был необходим, чтобы привести нас к настоящему моменту. Самотворец способен «воли вспять» и жить жизнью, которая себя оправдывает. Но об этом позже.

Самость

Чтобы понять идею самотворения Ницше, мы должны также взглянуть на его довольно противоречивый взгляд на «я».

Поначалу кажется, что Ницше одновременно является « эссенциалистом » и « экзистенциалистом », когда дело доходит до концепции самости.

Эссенциалистский взгляд на «я» — это взгляд, в котором считается, что у каждого человека есть сущностное ядро, «истинное я», которое является статичным и неизменным. Этот взгляд на себя часто ассоциируется с христианской идеей «души» и концепцией « Бытие », что означает, что в нашей сердцевине у каждого из нас есть что-то вечное и потустороннее.

Экзистенциалистский взгляд на себя лучше всего объясняется фразой « существование предшествует сущности ». Экзистенциалисты отрицают существование какого-либо существенного Существа в мире. Вот почему они отрицают существование эссенциального «я», поскольку это существенное Существо должно быть источником этой вечной, неизменной части каждого человека. Согласно этой точке зрения, люди не обладают внутренней ценностью или идентичностью. Вместо этого они их создают.

Мы видим, как Ницше использует эссенциалистский язык в его Несвоевременные размышления , когда он говорит о «фундаментальном законе вашего истинного я».Он призывает своих читателей: «Будь собой! Все, что вы сейчас делаете, думаете и желаете, на самом деле не является вами »и говорит, что« каждый из нас несет в себе продуктивную уникальность как основу своего существа ».

Однако, глядя на философию Ницше в целом, мы видим, что его взгляд на себя как на динамическое и постоянно меняющееся, ближе к экзистенциалистской концепции. По его словам, именно наша воля может формировать то, кем мы являемся. С этой идеей Ницше ставит нас одновременно в положение художника и произведения искусства.Как он выражается в Human, All Too Human : «человек становится тем, кем он хочет стать, его желание предшествует его существованию».

Принимая все это во внимание, мы могли бы сказать, что для Ницше эссенциалистский язык был умным инструментом для поощрения его читателей, поскольку гораздо более обнадеживает верить в то, что существует «истинное я», которое нужно только найти, скорее чем создавать себя с нуля. Однако в своей книге « Заратустра » Ницше объясняет, что «некоторые души никогда не откроются, если они не изобретены первыми».

В конце концов, для Ницше не имеет значения, верна ли эссенциалистская или экзистенциалистская точка зрения. Также не имеет значения, есть ли у нас свобода воли к созданию самих себя или нами руководит судьба. Люди не могут получить «Истину» или абсолютное знание нашей реальности, поэтому все, что у нас есть, — это интерпретации. Из-за этого важно наше отношение в этом мире, полном неопределенности. Как выразился Ницше:

«в реальной жизни это только вопрос сильной и слабой воли».

Слабая воля выбирает позицию смирения, они ищут интерпретацию, которая освобождает их от всякой ответственности.

Сильные, немногие выбирают стать такими, какие они есть. У них есть все необходимое, чтобы участвовать в процессе самотворения. И их разделяет не талант.

«Каждый человек обладает врожденным талантом, но лишь немногие рождены с достаточной степенью стойкости, настойчивости и энергии и обучены им, чтобы любой из них действительно стал талантом, то есть стал тем, кем он является, то есть : разряжает его в трудах и действиях.”

Ницше считал, что мы и художник, и произведение искусства.
Как создать себя
Если мы хотим стать самотворцами, мы должны сначала проанализировать имеющийся в нашем распоряжении материал, имея в виду ценности, добродетели, побуждения и опыт, которые сформировали нашу нынешнюю личность.
В «Несвоевременных размышлениях» Ницше обращается к вопросу «как человек может познать себя?»
«Пусть юная душа оглянется на жизнь с вопросом: что ты искренне любил до сих пор, что возвышало твою душу, что овладело ею и в то же время радовало ее? Поместите эти почитаемые предметы в ряд перед собой, и, возможно, они уступят вам по своей природе и своей последовательности закон, фундаментальный закон вашего истинного «я».Сравните эти объекты, посмотрите, как один дополняет, расширяет, превосходит, преображает другой, как они образуют стремянку, по которой вы взобрались к себе, как сейчас; ибо ваша истинная природа лежит не глубоко внутри вас, а неизмеримо высоко над вами или, по крайней мере, над тем, что вы обычно считаете собой ».
Однако Ницше считал, что этот процесс самоанализа никогда не может быть полным. И это действительно хорошо. Согласно Ницше, жизнь — это процесс преодоления, стремления к росту и расширению своей власти.Вот почему слишком далеко зайти в идею «познать самого себя» только ограничит нас. Вера в то, что мы действительно знаем себя полностью, может помешать нашему самосозиданию, потому что это ставит нас в положение завершенного проекта, а не текущего. И если мы хотим расти и расширять нашу власть, проект никогда не будет завершен.
«Активные, успешные натуры действуют не в соответствии с изречением« познай самого себя », но так, как если бы перед ними витала заповедь: стань самим собой, и ты станешь самим собой.”
Но проявить волю к самому себе, «придать стиль» нашему персонажу, как выразился Ницше, — это «великое и редкое искусство». Те, кто хочет практиковать этот вид искусства, должны «исследовать все сильные и слабые стороны своей натуры, а затем вписать их в художественный план». Он считает особенно важным, чтобы этот художественный замысел создавался в условиях «единого вкуса». Как он говорит: «Был ли этот вкус хорошим или плохим — менее важно, чем можно было бы предположить, если бы только это был единственный вкус!» Поскольку большинство людей замирают, когда осознают, что перед ними множество возможностей, Ницше ценит тех, кто готов сделать выбор относительно того, кем они хотят стать, и начать двигаться к нему.
Выбор, который мы делаем, и новые ценности, сопровождающие наш единственный вкус, естественно, накладывают на нас некоторые ограничения. Слабая воля использует это как предлог, чтобы не двигаться вперед, говоря, что они не хотят быть ограниченными. Но именно ограничивая нашу свободу, хотя бы временную, мы ее утверждаем и реализуем.
Можно сказать, что наша свобода заключается в том, что перед нами множество вариантов и возможностей. Поэтому люди быстро приходят к выводу, что чем больше у вас возможностей, тем вы свободнее.С другой стороны, если вы сделаете выбор и двинетесь к нему, вы закроете ряд вариантов. Вы в некотором роде ограничиваете свою свободу. Но Ницше и многие мыслители-экзистенциалисты считали, что смысл свободы не в том, чтобы оставлять открытыми как можно больше вариантов. Отказ сделать выбор в отношении того, кем вы собираетесь стать, также является выбором, и наиболее неудачным. Это слабая попытка отрицать вашу свободу.
В отличие от этой слабой воли, самотворцы не желают свободы от ограничений, а только свободы стать тем, кем они являются.Именно в соответствии с этими добровольными ограничениями их стиля и вкуса создается великое произведение искусства.
Одно из самых важных в созидании себя и философии Ницше в целом — преодоление себя. Жизнь — это постоянное стремление к росту и власти, и это достигается путем преодоления сопротивления. Поскольку самое большое сопротивление, с которым мы сталкиваемся, на самом деле является внутренним, преодоление себя является неотъемлемой частью нашего роста.
Благодаря непрерывному процессу самопреодоления мы становимся новым «я», как в повседневной жизни, так и в долгосрочной перспективе.Именно благодаря дисциплине, стойкости и выносливости мы побеждаем и преодолеваем свое более слабое «я», чтобы двигаться к нашему идеальному «я» и становиться теми, кто мы есть.
Однако процесс самопреодоления никогда не заканчивается. Цель состоит не в том, чтобы достичь своего идеального «я» (если это вообще возможно), а в том, чтобы успокоиться. Нам лучше продолжить наш процесс самопреодоления, приняв новое, более высокое и более требовательное представление о себе. Описывая динамизм самотворения и самопреодоления, Ницше говорит: «Не всякая цель — это цель.Конец мелодии не является ее целью; но тем не менее, если бы мелодия не достигла своего конца, она не достигла бы своей цели ».
Но почему Ницше так часто использует метафору искусства, когда говорит о том, как создать себя и стать тем, кто мы есть? Как упоминалось ранее, для Ницше творение — это избавление от страданий.
И искусство, высшая форма творчества, оправдывает себя. Настоящее искусство не нуждается ни в чьем одобрении, ни в каких конкретных причинах. Он оправдывает себя изнутри своей красотой и совершенством.
Точно так же жизнь самотворца оправдывает и искупает себя. Это достигается подходом к жизни с позиции как художника, так и произведения искусства. Каждый аспект нашего существования следует рассматривать как незаменимую часть этого произведения искусства, называемого жизнью. Но здесь мы сталкиваемся с главным препятствием — нашим прошлым.
Многих людей беспокоит их прошлое, а некоторых даже беспокоит. Самая большая «слабость» даже самых сильных желаний состоит в том, что, хотя они могут активно формировать как настоящее, так и будущее, они не могут изменить прошлое.Несмотря на то, что сильная воля освобождает нас, сама воля все еще остается пленником прошлого.
«Воля — так называется освободитель и несущий радость; так я научил вас, друзья мои! А теперь узнайте это дополнительно: само завещание все еще в плену. Желание освобождает, но как это называется, что даже освободителя сковывает цепями?
«Было»: так называется скрежет зубов волей и одинокие страдания. Бессильный против того, что было — он злой наблюдатель всего прошлого.Воля не может повернуть вспять; что он не может сломить время и жадность времени — это самое одинокое горе воли.
Готов освободить; Что желающие замышляют, чтобы избавиться от своих страданий и издеваться над своей темницей? »
Но что, если бы мы могли взглянуть на самые ужасные и достойные сожаления аспекты нашего прошлого и сказать: «Это именно то, чего я хотел»? Размышляя над этим вопросом, Ницше предлагает нам свою «глубочайшую мысль», психологический тест Eternal Recurrence .
«Что, если бы однажды или ночью демон украл за вами в ваше самое одинокое одиночество и сказал
вам:« Эта жизнь, как вы сейчас живете и прожили ее, вам придется прожить еще раз и бесчисленное количество раз более; и в этом не будет ничего нового, но каждая боль и каждая радость, каждая мысль, вздох и все невыразимо маленькое или великое в вашей жизни должны будут вернуться к вам, все в той же последовательности и последовательности.. »
Самотворец должен ответить на возможность вечного повторения утверждением. На самом деле, единственный способ прожить жизнь, которая себя оправдывает, — это желание прожить ее в несчетное количество раз больше. Нам нужно иметь возможность принять всю нашу жизнь со всей болью и страданиями прошлого. Каждый момент нашей жизни был необходим, чтобы привести нас к настоящему моменту.
Желать, чтобы ваша жизнь была другой, значило бы желать невозможного, потому что это не было бы вашей жизнью, и вы были бы кем-то другим.
Но самосоздатель достаточно силен, чтобы желать не чьей-либо жизни, а своей собственной, такой, какая она есть. Самотворец способен «воли задом наперед». Под «желанием в обратном направлении» мы трансформируем каждое «это было» в «так, как я желал», и искупаем свое прошлое.
Чтобы стать самотворцами, мы должны только желать «узнавать все больше и больше, чтобы видеть прекрасное в том, что необходимо в вещах». Поступая так, мы будем среди «тех, кто делает вещи красивыми».
Posted in Разное

Социально-методический центр поддержки СО НКО Московской области