Биография Саймона Рейнолдса: постпанк, Joy Division, U2, музыкальная критика и другие
Один из самых влиятельных музыкальных критиков нашего времени Саймон Рейнолдс рассказывает Николаю Овчинникову, каково это, когда музыка вокруг тебя меняется ежечасно.
В России выходят переводы сразу двух книг классика музкритики Саймона Рейнолдса — «Все порви, начни сначала» о постпанке (издательство «Шум») и «Energy Flash» (V-A-C) об истории рейвов. В первой (уже в продаже) Рейнолдс выстраивает новый канон постпанка и новой волны, где Associates и Scritti Politti важнее Depeche Mode и U2. Во второй (скоро в продаже) Рейнолдс предлагает теорию «хардкор-континуума», согласно которой все течения танцевальной электроники последних 30 лет вытекали друг из друга в хронологическом порядке. Рейнолдс последние 35 лет остается до карикатурного снобом, ищущим чего‑то нового и, в случае неудачных поисков, пишущим про очередной большой кризис (вплоть до формата книги).
11 марта в рамках форума UK-Russia Creative Bridge пройдет разговор Рейнолдса с Александром Горбачевым.
Незадолго до него Николай Овчинников позвонил Рейнолдсу в Лос-Анджелес (у него утро, у нас вечер) и попросил его вспомнить прошлое и порассуждать об эпохе постпанка и новой волны с точки зрения слушателя.
— Одни из центральных героев у вас в книге — Human League. Мы уже все выросли в эпоху, когда электронная поп-музыка кажется само собой разумеющимся элементом системы. А тогда вот каково это было, когда поп-музыка впервые избавилась от живых инструментов?
— О, это было восхитительно. Ну, то есть синтезаторы уже были в нашей жизни, мейнстримовые рок-команды их использовали. Были диско-треки. Был BBC Radiophonic Workshop, делавший музыку для «Доктора Кто». Версия Делии Дербишир, использованная в фильме, была электронной и очень пугающей, она звучала очень холодно. Наверное, это был мой первый опыт столкновения с [электронной] музыкой. Но это все равно было замечательно.
А перед Human League я услышал «I Feel Loved» Донны Саммер, спродюсированную Джорджио Мородером.
Это было сногсшибательно, сокрушительно. То, как они использовали электронный звук, было очень механистичным, не как раньше у прогрессив-рок-групп или, скажем, Стиви Уандера, который использовал синтезаторы в таком фанковом, очень человеческом ключе.
Другая история — альбом «Computer World» группы Kraftwerk, [вышедший в 1981 году]. Я его переписал на кассету и был очень удивлен. Как звучал этот голос, пропущенный через примочки! И о чем они пели: о карманных калькуляторах, которые тогда были совсем новой вещью. У нас их не было же раньше. (Долго роется в столе, достает карманный калькулятор, показывает.) Они сперва были огромные, потом мелкие. И люди интересовались калькуляторами, микрочипами, вот этим всем.
Но электронный звук изменил не только музыку. Группы стали выглядеть по-другому. Вместо полноценных групп — дуэты вроде Eurythmics или Tears for Fears: вот певец или певица, вот человек с синтезатором — и звук полностью электронный.
Но что интересно по поводу синти-попа — при всем при том он оставался очень эмоциональным.
Они не изображали роботов, они не пели «мы роботы из вашего холодного будущего», это были живые люди, певшие о любви.
— Но вернемся к Human League. Сперва они предстают такими провозвестниками будущего, а затем — оп! — и превращаются в поп-группу. Вот чем был альбом «Dare!» для вас, когда он вышел?
— Я любил их, но они не были той группой, чью запись я обязательно приобрету. Мне не хватало денег. Как и многие дети тогда, я ничего не покупал особенно. Первое, что взял у Human League, — сингл «Love Action». Когда девушки [Джоан Катеролл и Сьюзан Энн Салли] пришли в группу, Human League сильно изменились. Я помню, как смотрел их поющими «Sound of the Crowd» на шоу «Top of the Pops» и думал: «Да, это работает».
При этом я не очень понимал, как их описать. Они были очень странными, с этими синтезаторными звуками на фоне. С этими текстами, которые были одновременно и полны страсти, и ироничные. Такая странная комбинация получалась. Нечто подобное я встречал у групп вроде ABC.
У них вроде бы и песни о любви, но в формате такого комментария. И мне это нравилось: «Love Actually» (речь идет о «Love Action». — Прим. ред.), «Don’t You Want Me?», «Mirror Man», «(Keep Feeling) Fascination» — все это были фантастические песни.
Но, как я уже говорил, девушки очень изменили группу. Да, они не писали песни, но при этом они добавили в [Human League] такую связь с реальным миром. До этого они были таким бойз-бендом, группой ребят, которые любят науку, фантастику и технологии. А тут — оп! — и они конкурируют с ABBA и выпускают хиты для танцполов.
Human League впервые выступают на «Top of the Pops» с «Sound of the Crowd». Собственно, это и видел юный Саймон Рейнолдс
— Так а где вы доставали это, если не покупали?
— Все это я записывал на кассеты у друга. Как я уже говорил, у нас у всех было мало денег. И если мой друг покупал, допустим, альбом Гэри Ньюмана, то я его уже не покупал. Зачем? Альбом стоил где‑то 3,99 фунтов, а кассета, куда умещалось сразу два альбома, — один фунт стерлингов.
Так в итоге дома накапливалось бесконечное количество музыки. Все зависело исключительно от друзей. У меня вот был друг, у которого были реально все альбомы The Stranglers, которые вышли к тому моменту (начало 1980-х. — Прим. ред.).
Еще мы, конечно, записывали музыку с радио. Передачи Джона Пила, например. При этом в звукозаписывающей индустрии все жутко боялись, что люди что‑то переписывают с радиоэфиров. Была даже кампания под лозунгом «Домашняя перезапись убивает музыку». А параллельно — зачастую те же компании — выпускали кассеты и магнитофоны с возможностью записи.
— Говоря о музыкальной индустрии и лейблах. В книге отдельная глава посвящена инди-лейблам и особенно Rough Trade и его знаменитому магазину. Вы когда впервые там оказались?
— Это было в начале восьмидесятых, когда я начал ездить в Лондон. Там я, естественно, бродил по магазинам в поисках альбомов, которые не мог найти в том же Оксфорде, где я учился. Там при этом была куча разных записей — там я взял первый EP Scritti Politti.
Даже в городке Берхамстед, где жили мои родители, можно было найти многое. Но не все. И за остальным надо было ехать в Лондон. В том числе и в Rough Trade. Туда я пошел за американским хардкором — о нем, о лейбле SST, есть отдельная глава в книге. Black Flag и прочие. Как раз тогда о них писал критик [из NME] Барни Хоскинс. О них, о Flipper, о Meat Puppets.
Мне очень нравилось в Rough Trade, Там на стойке, за которой ребята работали, были сплошь фанзины. Потом мы с друзьями сделали свой фанзин под названием Monitor и тоже отнесли туда 10 копий.
— И они нормально продались?
— Ага. Ну, наш фанзин слегка отличался от остальных. Он был профессионально оформлен. Если хотите, пришлю вам потом сканы. У остальных фанзинов был такой более панковский образ, они были весьма хаотичными, намеренно мусорными. А мы, наоборот, даже шрифты особенные оформили. Ну и тексты у нас были прежде всего про теорию. Вот откуда, собственно, у меня все пошло. Monitor был культовой вещью.
Мы тогда все официально не работали и жили на пособие. И примерно год можно было шататься и ничего не делать, а мы взяли и сделали этот фанзин. Я занимался там еще и дистрибуцией. Я был тогда очень застенчивым, но на фоне остальных ребят казался единственным, кто мог бы разносить издания. Я ходил в радикальный книжный Compendium в Камдене, где была куча политических фанзинов, и раздавал журналы там. Официально мы все были безработными, а по факту — о-го-го как трудились.
— Один из главных ваших текстов оттуда — манифестарный такой материал о состоянии поп-музыки и о том, как она застряла в своем развитии.
— Чтобы его написать, я потратил месяц или два в библиотеке Оксфордского университета. Там были прям катакомбы со всеми документами и газетами. И я там читал, скажем, Melody Maker из семидесятых.
Вокруг меня были люди, не знаю, с Библией короля Джеймса, документами о средневековых семействах, Книгой Судного дня, рукописями Диккенса — и я такой: «А можно мне NME за 1979-й?»
В общем, я месяц с лишним просиживал в библиотеке с журналами, чтобы проследить диалектику постпанк-культуры и зарождение идеи новой поп-музыки.
Scritti Politti — любимая группа Рейнолдса, это ее первый сингл «Skank Bloc Bologna» про итальянских анархистов
— А зачем вам в принципе это все было нужно?
— Ну, у меня были амбиции. Я хотел попасть в музыкальную прессу, писать для NME. Monitor для меня был такой практикой. Моим коллегой [по фанзину] был такой Дэвид Стаббс, он потом ушел в Melody Maker, писал книги про краут-рок и так далее — мы в общем с ним были фанатами NME, где наши любимые авторы писали не просто статьи, а эссе, манифесты, большие концепции. Правда, в момент, когда мы запустили Monitor, NME стал сдуваться. Они ушли от интеллектуальности.
— Для моего поколения NME ассоциируется в том числе с его русской версией, где о философии, конечно, не было и речи.
— Ну, он прошел много разных стадий. Тогда в семидесятые NME много писал о политике, о тех беспорядках, которые происходили в Англии. У них была куча статей о социальной несправедливости, о безработице.
И ребята, которые их писали, были и с юмором, и с матерком. Но были еще вот эти ребята, которые писали о музыке в философском контексте. И это было очень поэтично, в этом была куча энергии. Это не было скучно, как какой‑то учебник. Для меня важной частью окружающей атмосферы была не только постпанк-музыка, но и постпанк-журналистика.
В общем, когда NME стал меняться, мы хотели сохранить эту интеллектуальность в себе. Поэтому мы так много смотрели на состояние культуры, писали тексты о том, что же случилось с энергией панка, что пошло не так, куда дальше двигаться.
Тот текст, о котором вы говорите, был довольно противоречивым. Многие его прям ненавидели.
Мы были провокаторами. Нам хотелось провоцировать. Это была середина восьмидесятых, когда вся энергия постпанка исчезла, не было никакого вектора у музыки.
Тогда было ощущение, что музыка никуда не двигается. И мы с друзьями начали писать эти тексты, где в своем роде и жаловались [на отсутствие вектора], анализировали, что пошло не так, чего не хватает.
В 1986 году было десятилетие начала панк-волны. В музыкальных изданиях была куча статей, авторы которых пытались осмыслить наследие панка, что делают его главные герои. Вот, к примеру, Билли Айдол стал большой звездой в Америке. Но что касается революции, ее не было. Все ушло. Мы хотели, чтобы сцена куда‑то двигалась. Мы хотели, чтобы она избавилась от старых ценностей.
Группы вроде Siouxsie and the Banshees или U2 — они все еще были где‑то рядом, но начали делать альбомы, которые вызывали разочарование. Они не знали, что делать дальше. Они стали делать ужасные записи, только чтобы заработать деньги, они пытались прорваться в Америку. В общем, то был депрессивный период.
Символы новой психоделии восьмидесятых, The Jesus and Mary Chain. Рейнолдс упоминал и их в своем эссе «What’s Missing», в котором костерил постпанк-волну за отсутствие новых идей и движения вперед и предлагал ей альтернативу в виде групп, черпавших вдохновение в психоделии шестидесятых
А мы предлагали: давайте выйдем за пределы панк-идей, куда‑то еще.
Люди вроде My Bloody Valentine стали искать выход в психоделии, в идеях шестидесятых-семидесятых. Или как Butthole Surfers, которые черпали вдохновение в творчестве Джимми Хендрикса. Он был гениальным гитаристом, создававшим огромные звуковые пейзажи. Вот какой должна была быть музыка. Мы считали, что нужно забыть о звуке в духе Buzzcocks. Это одна из моих любимых групп всех времен, но я чувствовал, что пришла пора [перестать искать в ней вдохновение]. Знаете это выражение на английском «less is more» («меньше значит больше». — Прим. ред.). Такое минималистское кредо. А мы говорили: «Нет, пришла пора максимализма». Пришла пора многослойного саунда.
Люди искали выход в прошлом. Знаете, как у Stooges были длинные волосы, — и в конце восьмидесятых — начале девяностых все стали носить длинные волосы. Даже я. Это притом, что я стал ходить на рейвы и с длинными волосами на них было не очень удобно, так что я делал хвостик. Хорошо нет ни одной моей фотографии того времени. (Смеется.
)
Вообще, рейв был таким развитием идей [постпанка]. Он предлагал что‑то новое. Интересна связь постпанка и рейва, DYI-этика, рекорд-лейблы. Но при этом рейв был не про язык, не про слова, но про религиозное воплощение музыки: танцуйте и поклоняйтесь!
В то время я надолго перестал слушать постпанк-записи. Мне были интересны совсем другие вещи. Да, я с нежностью думал о многих группах постпанка, но никак практически о них не говорил. Ну, вот было переиздание альбома Public Image Limited, я написал о нем. Или This Heat, например. Но в целом в 1996 году, скажем, мне было интереснее писать совсем о других вещах.
— С чего вы начинали свою карьеру, все знают, а что вы читали перед тем, как ей заняться? Вот что это было?
— Мы с братом очень любили Sex Pistols. Я пошел в один из магазинов неподалеку от дома, где мы покупали газеты, ручки и бумагу, и я там увидел журнал с [продюсером Sex Pistols] Малкольмом МакЛареном на обложке. Это была третья часть какой‑то большой истории длиной примерно в 25 000 слов, там было о распаде Sex Pistols, о его попытке снять кино про группу.
И еще про вещи, которые его вдохновляли. Это была отличная статья Майкла Уотса, он был таким традиционным по тогдашним меркам журналистом. Но очень крутым.
Смешно еще, что там в тексте упоминались ситуационисты. И я тогда думал, что это панк-группа такая. Кого я еще тогда читал. Джули Берчелл. Она тогда была известна тем, что постоянно на кого‑то нападала в своих текстах, вместе со своим партнером Тони Парсонсом. Они сделали целую серию таких иконоборческих материалов. Они нападали на Боба Дилана, они говорили, что Джеймс Дин переоценен. Это было жестко. И, наверное, в этом был основной тогдашний фан в музыкальной журналистике: нападать, высмеивать.
Тогда это было очень круто. Сейчас я бы так не делал. Потому что я не стал бы оскорблять кого‑то словесно. А тогда в этом было что‑то панковское. В общем, я стал читать статьи от людей вроде Берчилл, Берни Хоскинса. Они писали про Joy Division, про постпанк, они очень круто экспериментировали с языком, они использовали его в очень интересном виде, необычном виде.
Я хотел быть писателем, автором. И мне было интересно не только о чем они пишут, но как они это делают. Скажем, они цитировали Ролана Барта, и я такой: «О, я не слышал о таком человеке, интересно, надо будет его найти». Книги, как и альбомы, стоили дорого, но их можно было достать в библиотеке. Более того, круто, что тогда существовала такая штука, с которой можно было заказать книгу из одной библиотеки в свою.
— Вы упомянули Joy Division. И вы писали в книге, что в момент смерти Иэна Кертиса не было никакого культа.
— Он, скажем так, начинался. «Unknown Pleasures» уже имел некоторый успех, а потом появилась «Transmission», которая стала популярна в ночном эфире. Чтобы вы понимали: у нас только была BBC Radio 1. И если днем там играли поп-музыку, потому что основные слушатели — домохозяйки, а после пяти вечера все менялось — ребята как раз возвращались со школы, и музыка становилась все интереснее и интереснее. Там был и панк, и регги, и постпанк. Под это все мы делали домашние задания.
Там были группы вроде The Jam и The Specials, а потом диджеи рискнули поставить «Transmission». И с ней у группы стала расти аудитория.
«Transmission», первый относительно большой хит Joy Division
По тексту казалось, что его автор, Иэн Кертис, депрессивен, что у него мрачные взгляды на жизнь. Но про него, про его сознание, никто ничего не знал. Ни про эпилепсию, ни про попытку суицида, ни про проблемы с браком. Никто ничего не знал. Все все узнали потом — из статей, из мемуаров, например «Touching from a Distance» той же Деборы Кертис. И когда Иэн Кертис погиб, все подумали, что его лирика была таким доказательством намерений, его мрачных взглядов из песен.
Самоубийство Кертиса казалось шокирующим, но вполне логичным.
И я не помню, чтобы кто‑то в медиа пытался объяснить причины гибели Кертиса. Никто не писал про его личные проблемы. Но вообще этот биографический подход в итоге оказывается вредным. Он преуменьшает силу искусства. Но уже очень сложно остановиться после двух фильмов, биографий Деборы Кертис, [басиста Joy Division и New Order] Питера Хука, [гитариста Joy Division и вокалиста и гитариста New Order] Берни Самнера.
Вот сейчас еще и [барабанщик Joy Division и New Order] Стивен Моррис выпустит книгу!
— О господи, они никак не могут остановиться! Ладно. Другой полюс постпанка — «Entertainment!», дебютный альбом группы Gang of Four. Чем он для вас был тогда?
— Первым синглом, который я услышал тогда по радио, был «At Home He’s a Tourist». И это было, с одной стороны, восхитительно, с другой — очень странно. Это была прям геометричная, холодная, тяжелая музыка. Это был диско-номер, фанк-номер, но при этом очень странный по звуку. И это был одновременно социальный комментарий по поводу диско-музыки: типа, если ты ходишь на танцы, носи с собой презервативы. Такой, кхм, аналитический взгляд на развлечения. И при этом фанк, черная музыка. Я помню, что мы много говорили тогда про фанк или ритм-н-блюз, но при этом не могли найти записи Джеймса Брауна. И в итоге я смог купить только его лайв-альбом, записанный в Токио в 1978 году.
Но помимо музыкального элемента в музыке Gang of Four был элемент политический.
Я был тогда, так сказать, с левой стороны, участвовал, например, в кампании за ядерное разоружение, читал Маркса, и у меня было какое‑то базовое понимание про классовое общество и свободу, и я понимал, что мир несправедлив. И лирика Gang of Four шла еще дальше. Она была не простой, как панковская, они шли на новый уровень аналитики и критики. И это очень сильно отражалось на мне, таком мечтающем интеллектуале, который читает очень много книжек. И эти тексты, которые совсем по-иному смотрят на любовь: я был романтиком, а тут песня [«Natural’s Not in It»] про брак как контракт. Или песня [«Love’s Like an Antrax»] про любовь как болезнь, как ментальное расстройство.
Gang of Four и другие группы [вроде Delta 5 и Mekons] демистифицировали то, что нас окружало. Они показывали, что слова не настолько простое орудие, как нам кажется. Даже такое простое английское выражение «a fair day’s pay for a fair day’s work» (лозунг рабочего движения, который примерно переводится как «Честная ежедневная оплата труда за честную ежедневную работу».
— Прим. ред.). Мне нравилась одна девушка, и мне казалось, что ее отец — миллионер. И я удивлялся: «Я не понимаю, почему твой отец получает все эти деньги. Почему мужик, который забирает мусор по утрам, не получает столько же?» У меня в общем было такое прямолинейное понятие справедливости.
Один из ключевых номеров Gang of Four, сокрушительное сочинение про «рынок чувств»
— Грин Гартсайд из Scritti Politti поначалу был левым, а потом резко сменил взгляды и вектор, каково это было?
— Удивительно! Но я бы не сказал при этом, что он «поправел». Он был в целом про те же ценности, но решил поусложнять. Он же очень умный. И его песни [с дебютного альбома «Songs to Remember»] при всей простоте были очень мелодичными, полными фанка, схожими с тем, что делали, скажем, Chic или Майкл Джексон. И мелодии там поломанные, но притом жутко красивые.
Как раз примерно в то же время, когда Грин Гартсайд решил заняться поп-музыкой, NME выпустил компиляцию «C81» совместно с Rough Trade.
И там был как раз трек «Sweetest Girl», и это был абсолютный шок: чистейший поп, но при этом страшно поломанный. И вот эта строчка: «The strongest words in each belief find out what’s behind it». Это было удивительно.
Я помню разговор Барни Хоскинса с Гартсайдом в NME, и там была примерно тысяча идей: два великолепных ума говорят о природе поп-музыки. Я раз 10 его прочитал.
В общем, то, что сделал Гартсайд, для меня было абсолютно логично. Его следующий альбом «Cupid and Psyche 85» — настоящее произведение искусства, образец электронного фанка.
— То есть это все-таки не был проигрыш поп-культуре?
— Конечно, нет. Они просто брались за язык времени, за поп-язык. «Absolute» — одна из моих любимых вещей. Это был полнейший успех. Человек прошел от того самого сквота [с обложки дебютного сингла «Skank Bloc Bologna»] до мейнстрима. Или вот песня «Jaques Derrida», поп-песня в честь французского философа на би-сайде сингла «Asylums in Jerusalem». Фантастическая вещь.
Грин там читает рэп немного, рэп про желание. И природа этого желания такая нелепая.
«Absolute» — один из главных синглов Scritti Politti с альбома «Cupid and Psyche 85» и еще одна любимая песня Саймона Рейнолдса
— Последний год мы очень много говорим про музыкальную журналистику, которая оказалась в кризисе. По факту влиятельности уровня, скажем, NME или вашего Monitor вряд ли можно достичь. Вы как‑то пытались ответить себе самому, что делать в новой реальности?
— Сложно ответить. Я все-таки занимаюсь этим уже очень долгое время. Ну да, мне уже сложно восхищаться так, как раньше, как когда мне было 20 с лишним. Тогда все было впервые, все было в новинку, это будоражило, волновало. Хотя вот я даже после тысячи с лишним интервью все еще нервничаю перед разговором — ты никогда же не знаешь, как себя поведет твой собеседник.
Мой сын стал интересоваться тем, чем я занимаюсь. Он стал музыкальным журналистом, он пишет про всю эту новую музыку, про хип-хоп, про гиперпоп, глитч, вейпорвейв.
И он еще готов удивляться и восхищаться. В нем еще есть пассионарность.
Но все равно импакт сложнее ощущать. Раньше как было: ты приходил в редакцию с черновиком, его кто‑то перепечатывал для издания, а потом ты шел с остальными авторами в паб. И видел людей. И вы пили, мы тогда много пили, да. И ходил на концерты. И у вас было комьюнити. Сейчас все иначе: люди больше общаются по электронной почте и через соцсети, но это все-таки немного не то. Не как когда вы все вместе в одной комнате. Кто‑то что‑то написал, другой взял эту идею и развил ее или не согласился с ней, причем весьма грубо. У нас были настоящие битвы, а вместе с этим мы много работали над тем, чтобы продвинуть какую‑то конкретную группу или конкретный стиль. Кстати, у вас-то как с этим сейчас?
— Да черт знает. Воюем, ищем смысл в собственном существовании. Ну то есть у нас есть какие‑то комьюнити, но тут действительно стоит согласиться с вами — уже немного не то.
— Ну я, безусловно, не хочу сказать, что сообщества журналистов совсем ушли.
Люди продолжают создавать, так сказать, энергетические центры. Но всего стало слишком много. И поэтому о медиа как источниках влияния сложно думать. Раньше все было немного более централизовано: ограниченное число изданий, выходящих раз в неделю, радио — и все. При этом нам вообще не требовалась журналистская квалификация, да и вообще квалификация. Быть выпускником Оксфорда или Кембриджа являлось чем‑то постыдным, что ли. Идеально было, если ты работал на заводе или бросил школу в 16 лет. И никто не учился на журналиста.
При этом я потом ощущал нехватку этого журналистского образования. У меня были какие‑то внутренние стандарты, но я не знал, как быть репортером, как написать фичер. Когда я переехал в США, я начал писать для The New York Times. И тут я сдаю текст про какую‑то группу, а мне говорят, что нужны цитаты второй стороны, что нужны люди с лейбла, люди, которые группу не любят, и так далее. А я вообще не разбирался в этом, не знал. Для меня написание текстов о музыке было такой дикой литературой, манифестом, поэзией, но не журналистикой.
Я был хорошим критиком и ужасным журналистом. Теперь я вроде неплохой журналист.
Если посмотреть в исторической перспективе, то многие музыкальные критики пытались сочетать в себе журналиста и критика. Всегда должен оставаться элемент полностью прочувствованного мнения, эстетического ответа. Когда я начинал, я был критиком, пророком, предсказателем. Теперь уже нет. Мне интересно смотреть на истории с журналистской точки зрения. Вот, к примеру, культура музыкальных фанатов. Кто они? Что делают? Во что верят? Как одеваются? Как себя ведут? Вот такие вещи по-настоящему интересны!
Биография Пола Саймона, возраст, рост, жена, SNL, песни и чистая стоимость
Известные Люди В Сша
Пол Саймон, биография и вики
Пол Саймон — американский певец, актер, музыкант и автор песен, который родился и вырос в Ньюарке, штат Нью-Джерси, Соединенные Штаты Америки. Он становится успешным как половина дуэта Simon & Garfunkel, созданного в 1956 году вместе с Артом Гарфанкелем.
Дуэт расстался в 1970 году, на пике своей популярности.
Саймон получил шестнадцать премий «Грэмми» за свою сольную и совместную работу, в том числе три за «Альбом года» («Мост через мутную воду», «Все еще сумасшедший после всех этих лет» и «Грейсленд») и премию «За заслуги». В 2015 году он занял восьмое место в списке 100 величайших авторов песен всех времен. Саймон стал первым лауреатом премии Гершвина Библиотеки Конгресса за популярную песню в 2007 году.
где сейчас Майкл П Фэй
Пол Саймон Возраст и день рождения
Саймон родился Пол Фредерик Саймон 13 октября 1941 года в Ньюарке, штат Нью-Джерси, Соединенные Штаты Америки. Свой день рождения он отмечает каждый год 13 октября. В 2020 году ему исполнится 79 лет.
Пол Саймон Рост и вес
Саймон — мужчина среднего роста, к тому же на фотографиях он кажется довольно высоким.
Он стоит на высоте 5 футов 3 дюйма (1,60 м). Он также весит 176 фунтов (80 кг).
Пол Саймон Образование
Пол учился и окончил среднюю школу Форест-Хиллз. Он также посещал и окончил Queens College по специальности английский язык. Саймон был братом в братстве Альфа Эпсилон Пи, получил степень по английской литературе и непродолжительное время посещал Бруклинскую юридическую школу в течение одного семестра после ее окончания в 1963 году.
Пол Саймон Изображение
Пол Саймон Родители
Симон родился в венгерско-еврейской семье. Он сын отца Луи и матери, Белль, была учительницей начальной школы. Его отец был профессором колледжа, контрабасистом и руководителем танцевального оркестра, который выступал под псевдонимом «Ли Симс». У него есть младший брат Эдди Саймон, которого он основал в Центре изучения игры на гитаре.
Пол Саймон Жена и дети
Саймон был женат трижды. Он женился на своей первой жене Пегги Харпер в 1969 году, а затем развелся в 1975 году.
Пара — гордые родители сына Харпера Саймона, родившегося в 1972 году. Он женился на своей второй жене Кэрри Фишер, актрисе и писательнице, в 1983 году и позже расстался в 1984 году.
В настоящее время он женат на своей жене Эди Брикелл. Пара связала себя узами брака 30 мая 1992 года. Пара — родители троих детей: Адриана, Лулу и Габриэля. Саймон — заядлый поклонник хоккейной команды «Нью-Йорк Рейнджерс», баскетбольной команды «Нью-Йорк Никс» и бейсбольной команды «Нью-Йорк Янкиз».
Пол Саймон Net Worth
Пол — американский певец и автор песен, состояние которого составляет 75 миллионов долларов.
Пол Саймон Измерения и факты
Вот несколько интересных фактов и размеров тела, которые вы должны знать о Поле.
Пол Саймон Био и Вики
- Полные имена : Пол Саймон
- Популярные как : Пол Фредерик Саймон
- Пол : Мужской
- Род занятий / Профессия : Певец, актер, музыкант и автор песен
- Национальность : Американский
- Раса / этническая принадлежность : Нет в наличии
- Религия: Неизвестный
- Сексуальная ориентация: Прямой
День Рождения Пола Саймона
- Возраст / сколько лет? : 79 лет (2020)
- Знак зодиака : Весы
- Дата рождения : 13 октября 1941 г.
- Место рождения : Ньюарк, Нью-Джерси
- День рождения : 13 октября
Пол Саймон обмеры тела
- Размеры тела: Нет в наличии
- Рост / Насколько высокий? : 5 футов 3 дюйма (1,60 м)
- Масса : 176 фунтов (80 кг)
- Цвет глаз : Коричневый
- Цвет волос : Серый
Пол Саймон Семья и отношения
- Отец (папа): Луи
- Мать: Симпатичный
- Братья и сестры (братья) : Эдди Саймон
- Семейный статус: Женат
- Жена / Супруг : Женат на Эди Брикелл.
- Дети : Сыновья (Харпер Саймон, Адриан, Лулу и Габриэль)
Пол Саймон Нетворт и зарплата
- Чистая стоимость : 75 миллионов долларов
- Зарплата : На рассмотрении
- Источник дохода : Певец, автор песен и актер.
Пол Саймон: дом и автомобили
- Место жительства : Быть обновленным
- Легковые автомобили : Марка автомобиля будет обновлена
Пол Саймон в субботу вечером в прямом эфире
Саймон несколько раз появлялся в программе «Субботним вечером в прямом эфире» (SNL) в качестве ведущего или певца. Однажды в последней половине 1980-х он работал с депутатом, носившим его имя, сенатором от Иллинойса Полом Саймоном. Последнее появление Саймона в SNL в субботу вечером было 13 октября 2018 года, сцену вел Сет Майерс. Перед этим он появился на сцене 9 марта 2013 года, организованной Джастином Тимберлейком, как человек из Five-Timers Club. В одной драме SNL 1986 года (когда он продвигал Грейсленд) Саймон играет самого себя, держась в соответствии с компаньоном, чтобы попасть в фильм. Он ошеломляет своего собеседника, вспоминая недоумение, касающееся более ранних встреч с прохожими, однако, при приближении Арта Гарфанкеля к нему приходит полная ясность, несмотря на различные подсказки последнего.
Саймон появился рядом с Джорджем Харрисоном в качестве мелодичного посетителя в сцене Дня благодарения на канале SNL (20 ноября 1976 г.). Они вместе исполнили «Here Comes the Sun» и «Back home Bound», в то время как Саймон исполнил соло «50 Ways to Leave Your Lover» перед выступлением.
В этой сцене Саймон открыл шоу, исполнив «Все еще сумасшедший после всех этих лет» в костюме индейки, поскольку на следующей неделе был День Благодарения. Во время исполнения мелодии Саймон советует группе прекратить играть из-за своего унижения. После того, как разочарованно выступил перед толпой, он покидает сцену, спонсируемый похвалой. Лорн Майклз решительно приветствует его за кулисами, но Саймон все еще раздражен, крича на него из-за унизительной одежды индейки. Это одно из самых популярных представительств SNL. Саймон закрыл шоу SNL, посвященное 40-летию, 15 февраля 2015 года презентацией «Все еще сумасшедшим после всех этих лет», без одежды индейки. Саймон также сыграл отрывок из «Я только что видел лицо» с сэром Полом Маккартни во время экстраординарной стартовой последовательности.
Саймон был мелодичным посетителем сцены 13 октября 2018 года вместе с Сетом Мейерсом (аналогично они продемонстрировали значительную часть сцены Дня благодарения 1976 года, изображенной выше как уникальное прайм-тайм с 22 до 11 вечера). Это было также его 77-летие.
Загрузка … Загрузка …
29 сентября 2001 года Саймон появился на первом канале SNL после нападений 11 сентября 2001 года. В этом шоу он разыграл «Боксера» для толпы, пожарных и полицейских Нью-Йорка. Он также является компаньоном предыдущей звезды SNL Чеви Чейза, который появился в своем видео на песню «You Can Call Me Al», синхронизируя губу мелодию, в то время как Саймон выглядит недовольным и имитирует бэк-вокал и игру на разных инструментах рядом с ним. Pursue также появится в клипе Саймона 1991 года на мелодию «Evidence», снятого Стивом Мартином. Он — дорогой компаньон создателя SNL Лорна Майклса, который создал телешоу 1977 года «Особый Пол Саймон», точно так же, как шоу Саймона и Гарфанкеля в Центральном парке через четыре года после этого.
Саймон и Лорн Майклз были объектами сцены 2006 года в повествовательной аранжировке канала Sundance, Iconoclasts.
Пол Саймон Музыка для Бродвея
В последней половине 1990-х Саймон сочинил и создал бродвейскую мелодию под названием «Кейпмен», которая потеряла 11 миллионов долларов в 1998 году. В апреле 2008 года Бруклинская музыкальная академия наблюдала за произведениями Пола Саймона и посвятила семь дней песням с мыса, при этом приличная часть мелодий шоу была исполнена артистами и испанским Гарлемским оркестром. Сам Саймон появился на концертах БАМа, исполнив «Trailways Bus» и «Поздно вечером». В августе 2010 года «Кейпмен» был организован на три вечера в театре Делакорте в Центральном парке Нью-Йорка. Работа над созданием координировалась Дайан Паулюс и была поставлена для публичного театра.
Пол Саймон Кино и телевидение
Саймон также повозился с актерским мастерством. Он играл музыкального продюсера Тони Лейси, второстепенного персонажа, в фильме Вуди Аллена 1977 года «Энни Холл».
Он сочинил и сыграл в One Trick Pony 1980-х в роли Джоны Левина, дублера рок-н-ролла. Саймон также написал все мелодии для фильма. Пол Саймон дополнительно появился на «Маппет-шоу» (основная сцена, в которой использовались только мелодии одного музыканта Саймона). В 1990 году он сыграл достаточно приличного Простого Саймона в телевизионном фильме Disney Channel «Mother Goose Rock‘ n ’Rhyme».
В 1978 году Саймон появился в фильме The Rutles: All You Need Is Cash. Он был героем двух фильмов Джереми Марра, первый о Грейсленде, второй о Кейпмане. 18 ноября 2008 года Саймон посетил The Colbert Report, продвигающий его книгу Lyrics 1964–2008. После встречи со Стивеном Колбертом Саймон исполнил «American Tune».
Саймон сыграл мелодию Стиви Уандера в Белом доме в 2009 году по случаю, касающемуся мелодичного призвания и обязательств Уандера. В мае 2009 года концерт Библиотеки Конгресса: Пол Саймон и его друзья был выпущен на DVD с помощью Shout! Завод. Шоу PBS было записано в 2007 году.
Саймон появился на фестивале Glastonbury в 2011 году в Англии.
Пол Саймон Песни
- «Спасите жизнь моего ребенка» (1967)
- «Одежда в магазине» (1996)
- «Застенчивый» (как Джерри Лэндис, 1960)
- «Сторона холма» (как Пол Кейн, 1963)
- «Безмолвные глаза» (1975)
- «Простой бессистемный филиппик» (разные субтитры, 1965 и 1966)
- ‘Slip Slidin’ Away ‘(1977)
- «Прощай, Фрэнк Ллойд Райт» (1970)
- «Мягкие парашюты» (1981)
- «Someday One Day» (записано The Seekers) (1965)
- «Что-то так правильное» (1973)
- «Где-то меня не могут найти» (1965)
- «Песня о луне» (1982)
- «Песня для спрашивающих» (1969)
- «Звук тишины» (19 февраля 1964 г.)
- «Воробей» (1964)
- «Голоса духов» (1990)
- «Св. Комета Джуди »(1973)
- «Все еще сумасшедший после стольких лет» (1975)
- «Мель в лимузине» (1977)
- «От незнакомца к незнакомцу» (2016)
- «Уличный ангел» (2016)
- «Конечно, не люби» (2004)
- «Молитвы военного времени» (2004)
- «Был солнечный день» (1973)
- «Среда, утро, 3 часа ночи». (1964)
- ‘У нас крутая штука идет’ (1965)
- «Оборотень» (2016)
- «Когда цифры становятся серьезными» (1982)
- «Почему ты мне не пишешь?» (1969)
- «Дикий цветок» (как Джерри Лэндис, 1962)
- «Браслет» (2016)
(1964)Пол Саймон Грейсленд
После Грейсленда Саймон решил расширить свои основы с помощью бразильской музыки «Ритм святых». Встречи для коллекции начались в декабре 1989 года и проходили в Рио-де-Жанейро и Нью-Йорке, на которых присутствовали гитарист Дж. Дж. Кейл и многочисленные бразильские и африканские исполнители. Тон коллекции был более продуманным и умеренно безмятежным, в отличие от по большей части бодрого количества Graceland. Коллекция, представленная в октябре 1990 года, прошла отличный базовый аудит и заключила совершенно хорошие сделки, заняв 4-е место в США, а также первое место в Великобритании. Главный сингл «The Obvious Child», включающий Grupo Cultural Olodum, стал его последним хитом в Top 20 в Великобритании и оказался близко к основанию Billboard Hot 100.
Несмотря на то, что он не был таким эффективным, как Graceland, The Rhythm of the Saints был получен в качестве умелой замены и надежного дополнения к усилиям Саймона по исследованию (и продвижению) мировой музыки, и, кроме того, получил назначение Грэмми за Альбом года.
Часто задаваемые вопросы о Поле Симононе
Кто такой Пол Саймон?
Саймон — американский певец, актер, музыкант и автор песен, который родился и вырос в Ньюарке, штат Нью-Джерси, Соединенные Штаты Америки.
Кэти Гилли дочь Микки Гилли
Сколько лет Полу Саймону?
По состоянию на 2020 год Саймону 79 лет. Свой день рождения он отмечает 13 октября 1941 года в Ньюарке, штат Нью-Джерси, Соединенные Штаты Америки.
Какой рост у Пола Саймона?
Саймон — мужчина среднего роста, к тому же на фото он выглядит довольно высоким. Он стоит на высоте 5 футов 3 дюйма (1,6 м).
Женат ли Пол Саймон?
В настоящее время Пол женат на своей жене Эди Брикель. Пара связала себя узами брака 30 мая 1992 года.
Пара — гордые родители троих детей.
Сколько стоит состояние Пола Саймона?
Пол — американский певец и автор песен, состояние которого составляет 75 миллионов долларов.
Пол Саймон Социальные сети
- YouTube
- Интернет сайт
Связанные биографии
Вы также можете прочитать биографию, карьеру, семью, отношения, размеры тела, чистую стоимость, достижения и многое другое о:
- Лаура Саймон
- Пол Телегди
- Поль Ло Дука
- Поль Баррере
- Пол Хокен
Ссылка:
Мы подтверждаем следующие веб-сайты, на которые мы ссылались при написании этой статьи:
- Википедия
- IMDB
- Instagram и
- YouTube
Саймон Хилл | RBN Energy
Сообщения от Саймона Хилла
Готовность к бою: почему американские экспортеры сжиженного нефтяного газа теряют свое преимущество в Азии будет иметь последствия и последствия, выходящие далеко за рамки сырой нефти.
Увеличение добычи нефти в Саудовской Аравии и России этой весной также приведет к увеличению их добычи попутного газа и ШФЛУ. В то же время на пермских и других богатых жидкими месторождениями сланцевых месторождениях США будет происходить обратное, где производители, ошеломленные ценой на нефть ниже 25 долларов за баррель, уже отказываются от бурения, и позже в этом году их нефть и Производство ШФЛУ постепенно стабилизируется и, в конце концов, снизится. Все это уже переворачивает международный рынок сжиженного нефтяного газа с ног на голову — только на прошлой неделе экспорт пропана из США упал почти на 40% по сравнению с предыдущей неделей, всего до 889 тыс.Мб/д. Сегодня мы рассмотрим недавние неординарные события на рынке и их влияние на разницу между ценами на СУГ в Мон-Бельвье и на Дальнем Востоке.
Читать блог
Логика кренделя — американский пропан теперь связан с загадочным дальневосточным миром FEI и Ginga
Среда, 13 ноября 2019 г. пропана, загруженного на газовозы на терминалах побережья Мексиканского залива США, направляется на Дальний Восток.
Цифры ошеломляют. До сих пор в 2019 году, 57% пропана, произведенного на газоперерабатывающих и нефтеперерабатывающих заводах США, было отправлено за границу, причем около половины этого общего объема было отправлено на азиатские рынки. Поскольку экспорт в Азию теперь является неотъемлемой частью баланса спроса и предложения пропана, цена на пропан в США в течение большей части года больше зависит от рынков Японии, Южной Кореи и Китая, чем от спроса в Айове, Мичигане и других странах. Пенсильвания. Проблема для американских маркетологов, производителей и экспортеров пропана заключается в том, что для непосвященных азиатский рынок пропана довольно запутан, и на нем доминируют малоизвестные рыночные механизмы, известные как FEI и Ginga. Сегодня мы продолжаем нашу серию статей о международной торговле сжиженным нефтяным газом, объясняя, как эти механизмы работают вместе, чтобы установить цены на пропан в Азии и, соответственно, на побережье Мексиканского залива.
Читать блог
Приступим к физике.
Часть 2. Пошаговое руководство по организации международной торговли сжиженным нефтяным газом были загружены на корабли и отправлены из портов США, более 80% из них — с терминалов на побережье Мексиканского залива в Техасе. Большая часть экспорта пропана и нормального бутана связана с долгосрочными сделками между американскими поставщиками и зарубежными покупателями, но значительная доля приходится на сторонних торговцев СНГ, которые заключают сделки на покупку СНГ, организуют отгрузку и перевалку, а затем продают СНГ покупателям в дальние земли. Как именно все это происходит? Сегодня мы продолжаем серию статей о том, как сжиженный нефтяной газ из США попадает в Азию, Европу и другие ключевые экспортные рынки.
Прочитать блог
Приступим к физике — взгляд изнутри на тонкости международной торговли сжиженным нефтяным газом
Понедельник, 28.10.2019
Объемы экспорта сжиженного нефтяного газа из США в этом году выросли до астрономических уровней. Почти 60% производства пропана в США, или около 1,3 млн баррелей в сутки в среднем в 2019 году, наряду со значительным объемом бутана поставляется на зарубежные рынки, в основном в Азию.
Читать блог
В Новостях
Энергия | Книга Ричарда Роудса | Official Publisher Page
Энергия ONE NO WOOD, NO KINGDOM
Холодный серый день и сильный снегопад. Суббота, 28 декабря 1598 года, сорок первый год правления Елизаветы Тюдор, королевы Англии и Ирландии.
Джайлс Аллен, домовладелец, живущий в своем загородном доме в Эссексе, расскажет суду, что люди с оружием издевались над слугами, которых он послал с доверенностью, чтобы остановить их.
На все крики собралась толпа. В тот день там были братья Бербедж. Так было и с Шекспиром. Перемещение театра было срочным, если у их актерской труппы была сцена для выступлений. Аллен пригрозил, что снесет его сам и соберет бревна, чтобы построить многоквартирные дома, как называли квартиры во времена Шекспира.
Рабочие Бербеджей разобрали деревянное здание и увезли каркас. Двумя днями ранее труппа выступала перед королевой во дворце Уайтхолл. В новогоднюю ночь там снова планировалось сыграть. Театр остановился между двумя спектаклями.
Весной 1599 года он снова поднялся над Темзой в непристойном Саутварке, увеличенный и переименованный в Глобус, двадцатигранный многоугольник в три этажа высотой и сто футов в ширину, с соломенной крышей, открытой в небо над широким двором. . Питер-стрит, вероятно, спилила новый лес для расширения в лесу недалеко от Виндзора, к западу от Лондона, обрезала, обрезала, окорила и придала ему форму, чтобы избежать затрат на перевозку целых деревьев вниз по Темзе.
Елизаветинская Англия была страной, построенной из дерева. «Большая часть наших построек в больших и хороших городках Англии, — сообщал елизаветинский обозреватель Уильям Харрисон в 1577 году, — состоит только из дерева». . Лондон был деревянным городом с остроконечными крышами и фахверковыми крышами, отапливающемся дровами, которые горели в каменных очагах, называемых рередо, возвышавшихся посреди комнат, и сладкий древесный дым струился по всему дому и вырывался из окон.
Перекладина с крючком вверху для подвешивания чайника.
Но древесина дорожала, ее цена росла по мере того, как население Лондона росло, а лесорубы возили в город дрова издалека и издалека. В 1581 году парламент предоставил ограниченное средство правовой защиты: закон, запрещающий производство древесного угля для выплавки железа в пределах четырнадцати миль от Лондона, чтобы сохранить близлежащие деревья для домашнего топлива.
Тем не менее, стоимость дров, доставленных в город, увеличилась более чем в два раза между 1500 и 159 годами.2, что согласуется с растущим населением, которое увеличилось в четыре раза между 1500 и 1600 годами, с 50 000 до 200 0004 (все население Англии увеличилось за тот же век с 3,25 млн до 4,07 млн5). Бербеджи и их компания перенесли каркас театра не только для экономии древесины, но и для экономии времени и денег, устанавливая свой новый, увеличенный «Глобус» на берегу. А древесина, в конце концов, является возобновляемым ресурсом. Тем не менее многие правительственные чиновники, парламентарии и частные наблюдатели XVII и XVIII веков опасались нехватки древесины, особенно больших дубов, подходящих для корабельных мачт.
В те дни боевые корабли были так же важны для национальной безопасности, как сегодня авианосцы. В средний английский линейный корабль входило около 2500 больших дубов. Это была красивая деревянная боевая машина, массивная и прочная, пятьдесят футов шириной и двести футов длиной.
Два ряда пушек, установленных на деревянных тележках, пробивали его выпирающие желтые борта. Его палубы были выкрашены в тускло-красный цвет, чтобы скрыть кровь, пролитую в битвах. Паруса несли не менее чем на двадцати трех мачтах, ярдах и рангоуте, от сорокаярдовой и восемнадцатитонной грот-мачты до небольшой носовой части. topgallant-yard, легкая семиярдовая палка. Патриоты говорили, что Королевский флот — это «деревянные стены» Англии, защищающие ее от вторжения. Адмиралтейство построило и обслуживало около сотни линейных кораблей, а также несколько сотен кораблей и катеров меньшего размера. Битвы и корабельные черви опустошили их; они нуждались в замене каждые десять или два десятилетия.
Но гигантским мачтовым деревьям требовалось от 80 до 120 лет, чтобы вырасти до достаточного диаметра. Землевладелец, посадивший желудь, мог надеяться, что его внуки или правнуки соберут его для получения прибыли, если промежуточные поколения могли ждать так долго. Многие не могли; многие этого не сделали.
Продажа древесины была легким способом заработать деньги; землевладельцы, начиная с короля и ниже, пользовались случаем всякий раз, когда их кошельки опустошались. Вуд, как дилетант второй граф Карнарвон сказал другу ведущего дневники Сэмюэля Пеписа, был «наростом земли, предоставленным Богом для уплаты долгов».
Кривые бревна для живых изгородей — «компасные бревна», как их называли в Адмиралтействе — были так же важны для строительства кораблей, как и прямые бревна, необходимые для мачт. Из этих огромных гнутых дубов шли изогнутые и разветвленные цельные детали для киля, ахтерштевня и нервюр корпуса корабля. Они всегда были в дефиците и стоили соответственно, но с движением огораживания в позднесредневековой Англии — приватизацией и объединением общинных полей в пастбища для овец в интересах поместных лордов — большинство компасов было срублено. Поиск подходящей детали для корабля может занять годы.
Королевский ковчег, построенный для сэра Уолтера Рэли в 1587 году, нес пятьдесят пять орудий на двух орудийных палубах.
В 1588 году она преследовала испанскую армаду в Северном море.
Королевский флот был не единственным предприятием, потреблявшим леса Англии. К 1630-м годам в стране поддерживалось около трехсот предприятий по выплавке чугуна, которые ежегодно сжигали триста тысяч партий древесины для производства древесного угля, причем каждая партия считалась большим деревом. Строительство и обслуживание более многочисленных кораблей британской торговли требовало в три раза больше времени. столько же дуба, сколько военно-морского флота.
Древесина, в частности дуб, конкурировала с зерном за пахотные земли. Большим деревьям требовалась глубокая, богатая почва, но обрабатывать такую землю для корма было выгоднее. Чиновник графства Саффолк по имени Томас Престон связывал могучие леса с примитивными условиями, «прошлой эпохой», когда в королевстве было «большое количество дубов». Он утверждал, что уменьшение количества дуба измеряет улучшение королевства, «в тысячу раз более ценное, чем любая древесина, которая когда-либо может быть».
Престон надеялся, что сокращение продолжится: «Пока мы вынуждены кормить наших людей иностранной пшеницей, а наших лошадей — иностранным овсом, может ли быть целью выращивание дуба? . . . Ни в коем случае нельзя сожалеть о нехватке древесины, поскольку она является верным доказательством национального прогресса; а для королевских флотов страны, еще варварские, — правильные и единственные подходящие питомники».0005
Эти варварские страны включали Северную Америку, особенно Новую Англию, где колонисты только начали вырубать первобытный лес. Там, начиная с 1650 года, Адмиралтейство искало прочные «одинарные» мачты, необходимые для его военных кораблей, сорок ярдов в длину и от трех до четырех футов в диаметре. Однако колонисты конкурировали за древесину. Первая американская лесопилка начала работу в 1663 году на реке Салмон-Фолс в Нью-Гемпшире, задолго до того, как англичане перешли от ручной распиловки досок к использованию энергии воды. К 1747 году их было 9.0 таких водяных мельниц вдоль Лососевых водопадов и Пискатакуа, на которых работают 130 упряжек волов, таскающих бревна.
Среди них они ежегодно вырубают около шести миллионов досок древесины для продажи в Бостоне, Вест-Индии и других странах. Англия получила свою долю. Историк восемнадцатого века Дэниел Нил в своей «Истории Новой Англии» отмечал, что Пискатакуа была «основным местом торговли мачтами любого из королевских владений». три десятилетия спустя прекратила поставки американской белой сосны. Ему пришлось вернуться к своему более раннему способу использования «сделанных мачт»: более слабых составных мачт из нескольких деревьев, связанных вместе вокруг центрального шпинделя.
Помимо производства древесного угля для выплавки железа, англичане рубили древесину для строительства домов, амбаров и заборов; производить стекло и очищать свинец; строить мосты, доки, шлюзы, лодки и форты; и делать бочки из-под пива и сидра. Более чем одно из этих применений потребляло столько же древесины, сколько флот. Даже члены королевской семьи были виновны в неправильном использовании королевских лесов, в то время как парламент стоял рядом.
«Окончательный упадок лесных массивов, — заключает историк, — был результатом постоянного пренебрежения и злоупотреблений».13
Якобинский земледелец Артур Стэндиш был меньше озабочен потребностями Королевского флота и больше тем, что он назвал «всеобщим уничтожением и растратой древесины», когда он опубликовал «Жалобу общин» с одобрения короля Якова I в 1611 году, но он включил «древесину». . . . для навигации» среди нехватки, которую он предвидел. Перефразируя одну из речей короля перед парламентом в своем резком изложении последствий, Стэндиш заключил: «И так можно понять: нет леса — нет королевства».0005
Более дешевой альтернативой было сжигание угля — морского угля или карьерного угля, как называли его елизаветинцы, чтобы отличить его от древесного угля. (Первоначально под углем понимался любой горящий тлеющий уголь, то есть древесный уголь вместо обожженной древесины, а морской уголь или карьерный уголь в качестве ископаемого топлива, в зависимости от того, обнажается ли он на мысе над берегом или выкопан из земли.
) Харрисон, в его вклад 1577 года в елизаветинскую антологию «Хроники Холиншеда» обнаружил, что английские Мидлендс уже переходят на ископаемое топливо: Англия»15. Уголь служил кузнецам сотни лет. Его использовали мыльные котлы; то же самое делали и сжигатели извести, которые обжигали известняк в печах, чтобы сделать негашеную известь для штукатурки; то же самое делали и соляные котлы, которые кипятили морскую воду в открытых железных кастрюлях, утомительно расходуя топливо, чтобы производить соль для консервирования пищевых продуктов за столетия до появления холодильников.
Но едкий дым и сернистый запах угля Мидлендса не способствовали его использованию в домах без дымоходов, где мясо жарили на открытом огне. «Хорошие дамы Лондона», как назвал их летописец, не желали даже входить в такие дома. В 1578 году Елизавета I сама возражала против вони угольного дыма, дувшего в Вестминстерский дворец из близлежащей пивоварни, и в том же году отправила в тюрьму по меньшей мере одного пивовара за его наглость16.
Наказуемая компания пивоваров предложила топить рядом с дворцом только дрова.
Подобно ядерной энергии в двадцатом веке, но вполне обоснованно, уголь в шестнадцатом и семнадцатом веках опасался быть токсичным, испорченным своим происхождением, дьявольским: «ядовитым, когда сжигают в жилищах», — резюмирует историк елизаветинские предрассудки, — и… . . особенно вредны для человеческого лица. Его использованию приписывали всевозможные болезни»17. Черный камень, найденный слоями под землей, который горел, как зловонное адское пламя, — самые экскременты дьявола, разглагольствовали проповедники, — пострадал также от связи с горнодобывающей промышленностью, отраслью, которую поэты и духовенство давно осудил. Джеффри Чосер в своей короткой поэме «Прежний век», написанной около 1380 года, задал тон:
Но проклято было время, осмелюсь сказать,
То, что люди первыми занялись своим потным делом
Добывать металл, таящийся во мраке,
И в реках первые драгоценности искали.
Увы! Тогда возникло все проклятие
Жадности, которое сначала принесло наше горе!18
Немецкий гуманист Георгиус Агрикола, врач из шахтерского городка Иоахимсталь, перефразировал доводы недоброжелателей горного дела в своей работе 1556 года De re Metallica и процитировал Подобным же образом Овидий осуждает добычу полезных ископаемых. Римский поэт, писал он, изображал людей постоянно спускающимися «в недра земли, [где] они выкапывают богатства, те побуждения к пороку, которые земля скрыла и удалила в стигийские тени. Затем появилось разрушительное железо и золото, более разрушительное, чем железо; затем пришла война»?»19Спустя столетие после Агриколы Джон Мильтон все еще осуждал добычу полезных ископаемых, связывая ее с падшим ангелом Маммоной в первой книге «Потерянного рая»:
Неподалеку стоял холм, чья ужасная вершина
Изрыгала огонь и клубился дым; остальное целое
Сиял глянцевым налетом, несомненный знак
Что в чреве его сокрыта металлическая руда,
Работа из серы.
Туда спешила крылатая со скоростью
Многочисленная бригада. . . .
Маммон их повел,
Маммон, наименее возведенный дух, который упал
С небес, ибо даже на небесах его взгляды и мысли
Всегда были склонены вниз, восхищаясь более
Богатствами небесных мостовых, утоптанным золотом,
Чем что-либо божественное или святое еще наслаждался
В видении блаженном: им первым
Люди также, и по его внушению учили,
Разграбили центр, и нечестивыми руками
Пронзили недра своей матери-Земли
Для сокровищ, которые лучше спрятать.20
Нечестивые руки или нет, но елизаветинцам не хватало дров, поэтому они начали копать уголь и сжигать его. Чтобы сделать это, не задохнувшись, им нужны были дымоходы для выпуска дыма. Харрисон, летописец, говорит, что старики в его деревне заметили увеличение количества дымоходов, «тогда как в молодости их было не более двух или трех». Для Харрисона развитие было сомнительным, даже адским в тележке:
Теперь у нас много дымоходов, а между тем наши нежники жалуются на насморк, катары и позы [насморк]; тогда у нас не было ничего, кроме повторных приступов, и наши головы никогда не болели.
Поскольку в те дни считалось, что дым достаточно укрепляет бревна домов, он считался гораздо лучшим лекарством, чтобы уберечь доброго человека и его семью от шарлатанства [хрипоты] и позы, которыми, как тогда, очень немногие были знакомы.21
Поставки угля из Ньюкасл-апон-Тайн, расширяющегося угольного порта на реке Тайн на северо-востоке Англии, увеличились соответственно с примерно тридцати пяти тысяч тонн в середине шестнадцатого века до примерно четырехсот тысяч тонн к 1625 году. В двух поколениях историк Дж. У. Неф заключает, что «торговля углем из Тайна увеличилась в двенадцать раз». , двигаясь медленной процессией в Лондон. Шотландцы вырубили свои земли за столетие до англичан. Они привыкли сжигать уголь, и, к счастью для них, твердый шотландский уголь горел чище и ярче, чем мягкий ньюкаслский битум. Содержание серы в шотландском антраците составляло всего 0,1 % по сравнению с 1–1,4 % в английском битуме. К сожалению, шотландский антрацит также сгорал быстрее, что делало его более дорогим.
Расходы не были проблемой для короля; он отправил хороший шотландский уголь в Вестминстер, чтобы обогреть его дворцы. Подражая королю, богатые лондонцы переняли этот обычай. Средний класс также начал сжигать уголь. Уголь позволял лондонцам согреваться и питаться, поскольку население города быстро росло, примерно с 200 000 человек в 1600 г. до 350 000 к 1650 г. 24
Дымоходы необходимо чистить, чтобы предотвратить пожары, новое и смертельно опасное занятие для детей в возрасте пяти-шести лет, которые ходят по улицам и кричат: «Подмети! Развертка!» выпрашивать работу и ползли в большой шляпе и голые по узким дымоходам, как человеческие мётлы. В 1618 году в «Петиции бедных трубочистов лондонского Сити к королю» двести трубочистов жаловались, что город находится под угрозой пожара, и они «готовы умереть с голоду из-за отсутствия работы», потому что люди пренебрегают работой. чистить им дымоходы. Они просили, чтобы был назначен надзиратель, который входил в дома и заставлял владельцев чистить дымоходы.
Надсмотрщику и его заместителям, предлагалось в челобитной, можно было платить «сдачей им собранной сажи», которую они могли продать на удобрение. Король сочувствовал, но лорд-мэр Лондона — нет: уже были офицеры, которые следили за состоянием лондонских дымоходов, утверждал он, — и ходатайство бедных трубочистов было отклонено.0005
Постоянное воздействие сажи и креозота привело к эпидемии сажистых бородавок среди трубочистов — плоскоклеточной карциномы мошонки, описанной английским хирургом Персиваллом Поттом в 1775 году, когда впервые рак был связан с производственной деятельностью. Мошонка была точкой проникновения рака в тело, потому что именно там собирался сажистый пот дворников, когда они прокладывали себе путь вверх по лондонским дымоходам.
Инженер Ричард Геслинг изобрел метод комбинирования копченого ньюкаслского угля с обычными материалами: рубленой соломой, опилками и даже коровьим навозом. Эти угольные шарики, как он их называл, были чем-то вроде угольных брикетов американских барбекю на заднем дворе и сгорали чище, чем уголь.
Геслинг умер, не успев обнародовать свой метод, но кто-то опубликовал анонимный отчет о нем «Искусственный огонь, или Уголь для богатых и бедных» в 1644 году26. Кто бы это ни был, он сделал это не просто так: той зимой в Лондоне было холодно. , в помещении, так и снаружи. Роялисты вели гражданскую войну против пуританина Оливера Кромвеля и его парламентариев, которых шотландцы поддерживали. В 1644 году шотландская армия осадила Ньюкасл, заблокировав поставки угля в английскую столицу. Автор «Искусственного огня» презрительно пишет о «некоторых прекрасных Носатых Городских Дамах, [которые] говорили своим Мужьям; О муж! Нам никогда не будет хорошо, ни нам, ни нашим Детям, пока мы живем в запахе угольного дыма этого Города». Но когда Ньюкасл находится в осаде, а в Лондоне не хватает угля, продолжает он, «сколько из этих прекрасных Носатых дам теперь кричат: «Бог бы нам иметь морской уголь, О, нехватка огня губит нас! О сладкий огонь морского угля, который у нас был раньше!»
Поскольку уголь заменил дерево, его более плотный и ядовитый дым стал эпидемией.
Между 1591 и 1667 годами поставки угля в Лондон увеличились с 35 000 тонн до 264 000 тонн; к 1700 г. этот тоннаж почти удвоился и составил 467 000 тонн27. Достаточное количество ископаемого топлива согревало людей и поддерживало рост английской промышленности, но оно также загрязняло лондонский воздух. Джон Эвелин, богатый автор дневников и садовод, который был одним из основателей Лондонского научного Королевского общества, осудил город в своей обличительной речи «Характер Англии», опубликованной в 1659 году..
Лондон, писала Эвелин, хотя и большой, был «весьма уродливым городом, донимаемым наемными каретами и наглыми возчиками, магазинами и тавернами, шумом и таким облаком морского угля [дыма], как будто есть какое-то сходство с ада на земле, именно в этом вулкане [в] туманный день: этот чумной дым. . . разъедает само железо и портит все движимое имущество, оставляя копоть на всем, что зажигает; и так смертельно поражает легкие жителей, что кашель и чахота не щадят никого. Я был в просторной церкви, где не мог различить служителя из-за дыма и не слышал его из-за лая народа».
0005
Эвелин, человек с вытянутым лицом и серьезным лицом, жаждущий лавров, не только жаловался. Он также искал способы очистить воздух. Он принял назначение одним из уполномоченных Лондона по канализации. А поскольку он интересовался садоводством и деревьями, его изобретательный ум обратился к перемещению промышленности из Лондона и благоуханию городских окрестностей цветущими растениями, что, так сказать, повернуло вспять, по крайней мере, на местном уровне, переход от дерева к углю. Король Карл II был восстановлен на престоле в день своего тридцатилетия 29 лет.Май 1660 года, голова предателя Оливера Кромвеля, промаринованная и оседланная на пике на Лондонском мосту после семнадцатилетнего междуцарствия, кровавого цареубийства и гражданской войны; Представление Эвелина о свежем и здоровом Лондоне также основывалось на его возрожденном чувстве общественного порядка.
Однажды Эвелин прогуливался по Уайтхоллу, сказал он королю в посвящении, которым представил свое предложение, когда «самонадеянный дым.
. . так вторгся во двор, что все комнаты, галереи и места вокруг него были заполнены и заражены им; и это до такой степени, [что] люди едва могли различать друг друга из-за облака, и никто не мог поддерживать [терпеть] без явных неудобств»29.Он думал об этой проблеме в течение некоторого времени, добавил он, но именно «это пагубное происшествие» и «неприятности, которые оно должно причинить Вашему Святейшему Величеству, а также опасность для вашего здоровья», вдохновили его на решение. напишите его предложение. Он величаво назвал ее «Fumifugium», или «Неудобство воздуха» и «Лондонский дым рассеялся». («Фуми-», от латинского fumus, дым, и «fuge», от латинского fuge, отгонять: примерно, окуривание.) Чтобы возбудить интерес короля, Эвелин заявила, что проект сделает дворец и весь город « одно из самых милых и восхитительных жилищ в мире, и это практически без затрат»30 9 .0005
Эвелин выразительно определила «чистый воздух» как «тот, который ясен, открыт, сладко проветривается и приводится в движение нежными порывами ветра и ветерком; он заметил, что Лондон должен наслаждаться таким воздухом: он построен на возвышенности, его гравийная почва «обильно и обильно орошается.
.. . . с водами, которые кристаллизуют ее фонтаны на каждой улице». Город спускался к «хорошей и хорошо кондиционированной реке», которая уносила промышленные отходы, чтобы рассеять их на солнце. Он винил сжигание домашнего угля в меньшем загрязнении воздуха Лондона, чем сжигание угля в торговле. Проблема была не в «кулинарных огни», проницательно возразил он. Нет, по-настоящему разрушительный дым исходил от работ «пивоваров, красильщиков, обжигателей извести, соляных и мыловаров и некоторых других частных ремесленников» — тех самых неприятностей, которые лондонцы порицали еще в Средние века. Когда они извергали угольный дым, «Лондонский Сити напоминает лицо горы Этна, двор Вулкана, Стромболи или предместья Ада». Их пагубный дым вызывал «закопченную корку или мех на всем, что он зажигал, портя движимое имущество, тускнея на пластинах, позолоте и мебели и разъедая самые железные прутья и самые твердые камни теми пронзительными и ядовитыми духами, которые сопровождают его серу». 33
Загрязнение угольным дымом не только нанесло ущерб застроенной окружающей среде Лондона, настаивала Эвелин, но также вызвало болезни и убило ее граждан, «убив за один год больше, чем воздействие чистого воздуха страны, которое могло бы произойти за несколько сотен».
Люди, переехавшие в Лондон, обнаруживали «всеобщее изменение в своих телах, которые либо высыхали, либо воспламенялись, соки были раздражены и склонны к гниению, их чувства и пот… . . чрезвычайно остановлен, с потерей аппетита и чем-то вроде общего оцепенения». Тем не менее, эти самые посетители быстро выздоравливали, когда возвращались домой, что свидетельствовало о том, что их отравило лондонское загрязнение. Эвелин для справедливости добавила: «Как часто мы слышим, как люди говорят (имея в виду какого-нибудь умершего соседа или друга): «Он уехал в Лондон и сильно простудился». . . который он никогда больше не сможет потом отцепить».0005
Как можно очистить разрастающийся, все более индустриальный город — город на пороге промышленной революции? Первым шагом, как утверждала Эвелин, было очистить Лондон от загрязнителей: парламент должен потребовать от них убрать пять или шесть миль вниз по Темзе ниже Собачьего острова, квадратную милю мелиорированных болот, вокруг которых река извивалась, как груша.
35. Эвелин знал об этом, потому что в 1629 году нескольким уполномоченным по канализации в Лондоне, в том числе и ему, было поручено следить за его содержанием.
Размещение там предприятий по сжиганию угля, как сегодня размещение заводов в пригородных индустриальных парках, помогло бы очистить задымленный воздух Лондона. Кроме того, добавила Эвелин, это даст работу «тысячам способных водников», доставляющих продукты промышленности вверх по течению в город, освободит «места и дома» в городе для преобразования в «многоквартирные дома, а некоторые из них — в дворянские дома». для использования и удовольствия» с привлекательным видом на реку. (Обновление городов и джентрификация имеют давнюю историю.) Перемещение промышленности в пригород также помогло бы предотвратить пожары, заключила Эвелин. Он считал, что случайные пожары возникают в «местах, где постоянно горят такие большие и непомерные пожары». Лондон в 1661 году, когда вышла первая публикация Fumifugium, действительно находился всего в пяти годах от Великого пожара 1666 года, который сжег все город в старых средневековых стенах.
Однако пожар начался в пекарне.
Перенос угольной промышленности из Лондона был только первой частью решения Эвелин по борьбе с задымлением. Второй отразил его опыт проектирования садов. Он предложил превратить все низины, окружающие город, в поля, засаженные душистыми цветами и кустарниками, в том числе шиповником, жимолостью, жасмином, розами, испанским ракитником, лавровым деревом, можжевельником и лавандой, «но прежде всего розмарином». считалось, что он чует запах на сто миль в море.37
Пространства между полями вокруг города он заполнил бы и цветами, и «Участками фасоли, горох», но «не капустой, у которой гнилые и погибающие стебли имеют очень вонючий и нездоровый запах». Цветущие зерна будут «рассылать свою добродетель» и будут продаваться в Лондоне; «ампутации и обрезки» можно было сжечь в подходящее время зимой, «чтобы посетить Город с более щадящим дымом».38
Но замыслу Эвелин не суждено было сбыться. Карл II обсудил его с автором на королевской яхте «Екатерина» во время яхтенных гонок на Темзе, сказав Эвелин, что «решил что-то с этим сделать», и попросив его подготовить законопроект для парламента.
Эвелин так и сделала, но никаких действий не последовало. Король был слишком занят продажей монополий, чтобы восстановить свое состояние, чтобы вкладывать средства в реорганизацию своего дымного капитала.
Лондонское Королевское общество было основано в ноябре 1660 года — Эвелин была его учредителем — и почтило работу садовода в 1662 году, пригласив его написать отчет о состоянии древесины королевства. Королевский флот запросил его, опасаясь растущей нехватки больших деревьев для строительства и обслуживания своих кораблей. Опубликованный в феврале 1664 года отчет должен был стать самой известной работой Эвелин: «Сильва: или Рассуждение о лесных деревьях и размножении древесины во владениях Его Величества». Это была первая опубликованная книга Королевского общества.
В ближайшие десятилетия англичане будут сжигать уголь в первую очередь для отопления домов. Новое топливо еще предстояло приспособить для выполнения полезной работы. Сжечь его дома было просто; адаптация его к промышленному производству, сложная и сложная.