Натюрморт с селёдкой и без
1. Натюрморт с селёдкой
Я поднимаюсь по лестнице, останавливаясь каждые пять ступеней. Дыхание сбивается, ноги не идут, но я тороплюсь, тороплюсь я очень и весьма, потому что вижу, как это будет. Блеск бутылки и блеск селёдочной кожи отразятся друг в друге, и газета будет слегка затенять их, обнимая и прикрывая селёдку – топорщиться будет смятая газета, для неё закон тяготения будет не писан. И алая клеёнка их будет подсвечивать снизу кармином.
Селёдка должна лежать так, чтобы хвост касался бутылки, бутылкиного белого стекла он будет касаться и, как бы прилипнув к нему, задираться слегка, чтобы хотелось поправить, нестерпимо чтобы хотелось поправить этот хвост.
Эх, мне поправиться бы самому, немного мне бы, чуть–чуть – много нельзя, потому что водка должна быть в бутылке выше этикетки на палец. Я уважаю свое ремесло и водку водою не подменю. Халтурщик налил бы воду, но она иначе преломляет свет, и пусть никто не заметит подмены, но я–то знаю.
Рука дрожит, и ключ не попадает в скважину, вся скважина исцарапана, исчерчена-покарябана моим непопадающим ключом. Стопарика хватит, чтобы поправиться, а больше нельзя, потому что водка не может быть ниже этикетки, это сломает всю композицию, уже живую в моей голове. Да, выше на палец. Ну, на полпальца – меньше никак.
Мои ботинки в рыжей глине, рыжая глина на потертой коже ботинок, взгляд прилипает к ней, вязнет в рыжей вязкости, но это я напишу потом – а сейчас я развязываю шнурки, с трудом развязываю, потому что руки мои дрожат, и стаскиваю мокрые ботинки, и ставлю на газету. Я надеваю теплые войлочные тапки, иду на кухню и открываю бутылку – и наливаю, и выпиваю, и занюхиваю хлебом. И выпиваю ещё, но больше нельзя, и я останавливаю себя. Я выбрасываю крышечку, не нужна мне блестящая крышечка, а нужна белая тряпица. Туго сворачиваю я ее, в крепкий рулончик скручиваю и затыкаю бутылку.
Руки мои не дрожат, нет, уже не дрожат мои руки. Я ставлю бутылку на красную клеенку и кладу селёдку в газете так, как задумал ещё в магазине, где мой глаз притянул влажный блеск селёдочной кожи.
Ещё тогда, в магазине, я знал, что реальность преподнесёт сюрприз, я знал – и так оно и выходит. Синяя кухонная стена наносит удар, блики на селёдочной коже и на стекле бутылки отчаянно сини, много синее, чем я задумал, но я не завешиваю стену простынею, нет. Хотя мог бы. Я принимаю удар, и открываюсь ему, и радуюсь.
И я пишу, и всё выходит, как надо, потому что мастерства не пропьёшь. И когда всё закончено, я наливаю водку в стакан и смотрю на свою работу, и закусываю селедкой – и мне хорошо.
2. Войлочные тапки
Не зря я мёрз на рынке, как зад без портков, как лысина без шапки, как сторож без тулупа. Продал я натюрморт с селёдкой, за бесценок отдал одалиску с голубой сияющей кожей, увёз её иностранец – англичанин или немец. Или вообще француз. Будет смотреть на томную мою селёдку, на мощную бутылку будет пялиться у себя в заграницах, на наш колорит. У них своего колорита нет, везут отсюда: у нас-то полно. Как грязи. Как нефти. Как бомжей.
Не зря я на рынке мёрз, как цыган на льдине, – денег на всё хватило, на всё, чего душа пожелала.
Хлеб я купил, водку, селедку, убиенную курицу и банку мармелада из мандариновых шкур. Снял в прихожей ботинки, а селёдку в пакете за форточку вывесил, на Новый год заначил, чтобы не вышло, как в прошлый раз: праздник, а закусить нечем. Вывесил я её, красавицу, на мороз и стал искать тапки. Войлочные тапки, из теплого серого войлока, потому что в носках на линолеуме холодно. Не было их ни под вешалкой, где у них стойло, ни у дивана, где смятая постель, ни под шкафом, где пустые бутылки, ни под кухонным столом, где дохлый таракан. Как сквозь линолеум провалились к нижнему соседу. Я бы шлёпанцы жены надел, когда б она была женщина крупная, в теле, со складками на боках, с гулким голосом и большими ногами, но нет у меня жены – ни крупной, ни мелкой, ни с боками, ни без.
Сел я по-турецки на табурет, ноги поджал, хлеба отрезал и курице ногу отломил. Предпоследнюю ногу мёртвой курице отломил и бутылку откупорил. Масла бы на хлеб, но тогда никаких денег не хватит. Масло дорого, а краски масляные того дороже – хоть акрилом пиши.
Но я не готов, я пока ещё гордый, акрилом брезгую: в нем прозрачности масляной нет. На мои холсты много масла идёт, я слоями краску кладу. А вот холста полно, его я с лучших времен запас – холста в загашнике завались, было бы масло.
Прошла неделя, может две – стало в доме пованивать. По духу я пошёл, за носом своим пошёл, как собака по следу, – и нашел пакет на кухонном окне. За занавеской он лежал на подоконнике, в аккурат над батареей, а в нём селедка тухлая, разложившийся селёдкин труп. Опустил я его в мусоропровод с искренней скорбью – пусть пируют тараканы, могильные черви наших продуктов, – и достал сверток из–за форточки: что же в нём? неужто селедка раздвоилась? А там… там тапки войлочные, заиндевевшие. Положил я их на батарею оттаивать, сел с ногами на табурет и сижу, опечаленный, сижу и скорблю. И сделалось мне видение.
Ясно, подробно, как у малых голландцев, вижу: музей, паркет, экскурсовод – женщина крупная, кудри рыжие, – а лица не вижу, отвернула она лицо. Люди толпятся, шеи тянут, картина лазером охраняется.
Женщина гудит гулким голосом то ли по–немецки, то ли по–французски и тычет в картину рукой.
А на картине той, на натюрморте, бутылка стоит, как мощный дуб, как эвкалипт, как кинетический момент. И вижу я: картина мною писана, руку-то я сразу признал. Водка чуть выше этикетки, газета презирает тяготение, а на ней, на газете – тапки войлочные вальяжно, как толстяки в парной, как тюлени на лежбище. И подпись: «Я. Сирота». Моя, стало быть, подпись.
3. Блудный сын
Как я упал? Да как все падают – оступился. На лесах стоял, на верхотуре, ангелочков крыл, золотом крыл им крылья. Полюбоваться шагнул назад, беспечно шагнул, не сторожась, не озираясь, будто сам я ангел невесомый, безгрешный, крылатый – и пал с лесов на мраморный пол. Вот тебе и ангелочки.
Лоб разбил, бок ушиб, руку сломал. Сломал я правую руку в двух местах, вот беда так беда. Хирург – мужик понимающий попался – сказал утешительно, белую руку свою длиннопалую на мой гипс положил и сказал: пока правая срастётся, надо учиться писать левой.
Она, мол, меня ещё поразит, левая, она вроде как с другим полушарием в мозгу связана. Люди, сказал хирург, находят нового себя, сменив руку. Ну, спасибочки на утешении, только я себя сорок лет как уже нашёл. Новый я мне вроде как ни к чему.
Прав был ушлый хирург, ох как прав: поразила меня моя левая, поразила, но не обрадовала. Она, гадина, не то чтобы вовсе писать не умела, нет, умела она, хоть и медленно. Она, гадюка подколодная, иначе писала – как не моя.
Я художник честный, себя уважаю – как вижу, так пишу. Когда правой рукой работаю, свет и тень вижу кусками, смачными такими блямбами, увесистыми ломтями, как добрая хозяйка режет хлеб и масло толсто на хлеб намазывает. Краску я кладу грубо, объёмно, мои полотна можно пальцами читать, как шрифт для слепых. Мой способ видеть, он со мною рос, он – это я. А вот поди ж ты. Лучше б я не пытался левой писать, лучше б я не знал, как легко себя, родимого, потерять.
Левая вела точную линию, клала верную тень, соблюдала пропорции – ну чисто тебе фотография.
Что на сетчатке, то и на холсте, – передвижник какой-то, а не я. Мучился я неделю, а может две. Кучу холстов перепортил, в угол побросал, в мусорный мешок.
Одно хорошо: левая масла много не брала, тонко писала – не жалко выкидывать. Посмотрел я на это дело, подумал – и вовсе масла ей не стал давать. Дал ей уголь и бумагу, пусть тешится. К тому времени она поднаторела, обнаглела, скорость набрала, и ну выписывать, как водяная змея в пруду. Обрадовалась. Да и мне, честно сказать, реалистический этот разврат как-то легче в чёрно-белом виде перенести.
Набацала она натюрмортов, автопортретов, видов из окна, облаков в небе, зонтов на улице – по самое не хочу. Собрал я листы и потащил в галерею, к галерейщице знакомой потащил я их, как на мусорник. Ну и что? Вышло, как я думал. Как я думал, ровнёхонько так и вышло. Приняла галерейщица рисунки, всё взяла, ещё и разохалась: ах, верная линия! Ах, передача фактуры! Ах, зря вы, Яков, столько лет с маслом потеряли, вы прирожденный график.
Несите ещё!
Ничего не сказал я, ничего не сказал на это, повернулся и ушёл в печали и скорби. Была б она мужиком, дал бы в морду – и всё понятно, – а так, что говорить? Праворукие гениальные работы мои она не брала, а этого гладкописцапустоглазого взяла на «ура».
Ну вот, прошла неделя. Или две. Зашёл я в галерею, огреб денег, накупил масла, какого только захотел, и жду. Завтра снимут гипс, завтра я стану собой, непризнанным гениальным собой стану я, вернусь к себе, как блудный сын, – и буду беден и счастлив.
Вот только мучит меня одна мысль, сверлит мозг, кишки на кулак наматывает – что, если левая рука ни при чём? Что, если от удара о мраморный пол выпал я из себя, как горох из стручка, – и никогда не вернусь обратно? Да нет же, полная чушь, это я трушу, трушу и боюсь. Никогда ни по кому в жизни так не скучал, как по праворукому себе.
Блудный сын воротился – и я ворочусь. Завтра, завтра к полудню я стану собой, помяните моё слово!
Дровяная печь
Роман Ефимович, гвардии подполковник в отставке, вытащил из кустов стремянку, приставил к окну второго этажа, огляделся – не смотрит ли кто, и полез наверх.
На всё про всё у него минут сорок: пока жена жарит котлеты, она из кухни не выйдет.
Закончил с одним окном, переставил лестницу к другому. Всё, пора сворачиваться. Глянул на часы – чувство времени не подвело: тридцать девять минут, ноль-восемь секунд. Ещё десяток погожих дней, и все подоконники станут как новые. Домашние не заметят, у них глаз не настроен на эти вещи, а дерево не будет гнить.
Вот вам и семьдесят восемь лет, вот вам и «не лазь, папа, не рискуй»! За шесть лет в Америке вон как детям дом в порядок привёл – потихоньку, не спеша, чтобы этот, как его, кардиостимулятор поспевал.
В тринадцать ноль-ноль Роман встречает жёлтый школьный автобус. Внучки бросают рюкзачки на асфальт и гоняют с соседкиными детьми в пятнашки. Младшая становится на рюкзак и кричит: «Nobabysitting! Nobabysitting!» А, понятно, это у них вместо нашего «за одним не гонка, человек не пятитонка».
Пятитонка, полуторка… угловатый зелёный грузовичок… где Роман его недавно видел? А, да, сегодняшний сон! Пыльная сумеречная площадь, он стоит с отцом, что-то важное хочет то ли сказать, то ли услышать.
Подъезжает грузовик: дощатые борта, в кузове солдаты – круглолицые, румяные. Отец запрыгивает через борт, Роман ещё удивился, как легко у него получилось. Отцовский тулуп на глазах превращается в солдатскую форму первой мировой войны. Почему первой – он же воевал на второй? Грузовик отъезжает, среди румяных солдат выделяется старое лицо отца. Но вот оно разглаживается, розовеет, вот уже неотличимо от других. Так Роман и не успел то ли услышать, то ли сказать что-то важное, теперь уже не узнать что.
Он приводит внучек домой и сдаёт жене, а сам принимается за дела. По четвергам уборка в гараже – у него всё по расписанию, тридцать лет на гражданке не изменили привычек. На цементном полу свалены картонные коробки, их надо разломать и связать в пачки – пойдут в макулатуру. Четыре банки клюквенного сока: видно, сын привёз и бросил, где пришлось. Три банки Роман ставит в шкафчик, а одну несёт в подвал, в свой чулан.
Здесь идеальный порядок: на нижних полках соки и вода, над ними в герметичных контейнерах крупы, мука и орехи – перед тем, как запечатать, он их держит в морозилке, чтоб не завёлся жучок.
Два ящика свечей, три сотни банок консервов – даты надписаны, он регулярно освежает запасы. Если вдруг что, семье хватит перезимовать, ещё и соседей поддержать от щедрот. Народ здесь не пуганый, не запасливый, жареный петух в одно место не клевал. Тут никто в жизни не видел пустых магазинов. А если ураган дороги размоет? Или электричество вырубится надолго, месяца эдак на два? Бензина на заправке, и того не нальют – сиди, кукуй: ближний магазин в пяти километрах.
Надо вырыть погреб во дворе, горючего для генератора запасти в запечатанных канистрах – но это потом, первым делом дровяная печь. В доме отопление газовое, а без тока не работает – это ж надо, не предусмотреть ручного режима! Ну и что, что вся Америка так живёт? Если все дурни губошлёпые, так и самому туда же?
Печку поставить в подвале простую, железную, обложить камнями – чтоб набирали тепло и отдавали постепенно. Когда к морю семьёй ездят по выходным, Роман прихватывает домой пару-тройку гладких булыжников – уже целая горка за кустами.
Дрова тоже запасает постепенно: участок лесистый, веток падает много, весной здоровенный клён ветром свалило. Попилил, поколол – с полкуба добавил в поленницу за сараем, под самодельную крышу.
Приехали с работы дети. Роман выходит, осматривает машины: не спустило ли колесо, нет ли царапины — в автомагазине краска продаётся точно в тон. За ужином, когда все наелись маминых котлет и пришли в хорошее настроение, он в который раз заговаривает о печке. Дети переглядываются, вздыхают. Невестка говорит:
— Папа, мы решили пока ничего не делать. Не потянем: страховка вырастет, налоги тоже. Давайте отложим разговор на пару лет?
С невесткой Роман не спорит. На сына может прикрикнуть, а на неё никогда. Тихая вежливая женщина с белыми нежными руками и маленькими, трогательно пухлыми ступнями, она всегда смотрит ласково, говорит спокойно. Устаёт, бедняжка, не высыпается, на работу выезжает в шесть утра. В школе американских обалдуев учить – тут не только устанешь, тут с ума сойдёшь.
И платят мало. Но ей важно делать живое дело, а не в корпорации деньги грести. Это Роману понятно, сам такой.
Перед сном они с женой выходят погулять. Небо ясное, звёзды крупные. Возле перекрёстка Роман обхватывает жену за плечи, и ведёт дальше обняв, потому что здесь она обычно вспоминает, что хочет увидеть падающую звезду, и перестаёт смотреть под ноги.
Потом, когда засыпают все дети, и маленькие, и взрослые, он ходит по детской половине дома, гасит свет в ванной и коридоре. Проверяет подвал – так и есть, лампы горят: видно, сын спускался за чем-то.
Под утро ему снится сон. Этот сон ему часто снится, но почему-то всегда забывается. Другие помнятся, а этот нет. Заснеженные маскировочные пригорки раскалываются надвое, расходятся в стороны. Откидываются массивные крышки ракетных шахт. Откуда-то сверху, из космоса, что ли, Роман видит в широких воронках округлые рыла боеголовок. Одна шахта пуста – нет, не может быть… Сердце даёт перебой – где ракета? Как она могла исчезнуть?! Это конец, это позор, это расстрел… Уже внизу, под землёй, в командном модуле, он орёт на дежурного майора, орёт страшно, так что чуть не лопается голова, но из горла выходит только сип.
Роман дергается, стонет, и жена, почти не просыпаясь, дует ему на лоб — так она дула на детские лбы, когда сыновьям снились кошмары. Роман успокаивается, сон меняется: все ракеты на месте, в идеальном порядке, готовые к пуску. Вздрагивает земля, из желтоватого дыма, опираясь на короткие огненные столбы, взлетают баллистические ракеты и скрываются в тёмном небе, как постепенно гаснущие звёзды.
От вверенной Роману базы через северный полюс до США им лететь двадцать минут сорок секунд. Ну и бабахнет там сейчас! Электричество точно вырубится. Ничего, за двадцать минут он успеет поставить детям печку. Дрова есть, зиму перезимуем, а там видно будет. И он улыбается во сне.
Иллюстрации:
картины Евгения Мельникова «Натютморт с водкой»,
Кузьмы Петрова-Водкина «Селёдка»,
Петра Кончаловского «Натюрморт с заарным чайником»,
Геннадия Проваторова «Носов Иван Семёнович» и «Старик» из цикла «Одинокие».
© Анна Агнич, 2011-2013.
© 45-я параллель, 2020.
Закуска из селедки, пошаговый рецепт на 333 ккал, фото, ингредиенты
Реклама
Видеорецепты по теме
Рецепт от юлии высоцкой
Пюре из сельдерея с креветками
Вместо сливок к сельдерею можно добавить сливочное масло, но с ним пюре будет тяжелее.
Юлия Высоцкая
Рецепт от юлии высоцкой
Запеченный лук
Это из английской кухни. По-моему, очень остроумно.
Юлия Высоцкая
Реклама
Видеорецепты по теме
Рецепт от юлии высоцкой
Запеченные баклажаны с арахисом
Шедевр! Марокканская кухня, пробовала в Марракеше. Там ешь вроде такую полезную еду, без муки, сахара, но обязательно поправляешься на пару килограмм. Секрет прост — ешь слишком много, потому что
Юлия Высоцкая
Рецепт от юлии высоцкой
Оладушки из кабачков
Этот рецепт я подсмотрела в Провансе. Теплым летним вечером гостям одного кафе вместо хлеба перед началом ужина предложили такие вот оладьи (а потом почти каждый стол заказал еще по порции!).
Юлия Высоцкая
Реклама
Катерина Филипенко
Рецепт на:
1 персону
ОПИСАНИЕ
Кто-то скажет, что это хорошая закуска под водку, и будет прав. А я просто люблю селедку и готова есть ее без водки, но вот в таком исполнении. Присоединяйтесь
В кулинарную книгу
С изображениямиБез изображений
В избранное
С изображениямиБез изображений
Подписывайтесь на наш канал в «Яндекс.
Дзен»!
Ингредиенты
филе сельди
банка консервированного зеленого горошка
2 красных луковицы (или серебристый лук)
щепотка сахара
1 ст.л. светлого или темного бальзамического уксуса
щепотка свежего укропа или петрушки
1-2 ст.л. растительного масла, лучше оливкового
фотоотчеты к рецепту0
Добавить фотографию
Пока нет ни одной фотографии с приготовлением этого рецепта
Добавить фотографию
Пошаговый рецепт с фото
Лук почистить и нарезать тонкими полукольцам или кольцами.
Выложить в глубокую мисочку, залить кипятком и оставить остывать
Откинуть на дуршлаг, чтобы стекла вода, добавить сахар
Добавить уксус, перемешать. Лук готов
Нарезать филе сельди на кусочки. Можно взять (а может, даже лучше, а плане полного отсутствия косточек) готовое филе в масле (но без добавок, просто в масле). Каюсь, взяла готовую, а если вы не ленивец, как я, берите свежезасоленную селедку, чистите ее и режьте.
Распаковать банку горошка, слить жидкость, отправить его в миску, где будете всё смешивать
Смешать маринованный лук, селедку, горошек и немного укропа (у меня укропа в этот раз не было, я использовала остатки петрушки, но укроп для этой закуски — лучше). Добавить оливковое масло, перемешать еще раз. Выложить в баночку, закрыть крышкой.
Отправить настаиваться на несколько часов в холодильник, лучше — на ночь. И всё. Ваша селедка готова к употреблению.
поделиться фото
согласны?
Показать всех
ГОЛОСА ЗА РЕЦЕПТ ДНЯ(27)
Теги рецепта
закускииз овощей и бобовыхиз рыбыдиетическое менюдиетическое менюрецепты для пикникарецепты для пикникабабушкиныбабушкинызамораживать, охлаждать
Реклама
Реклама
РЕЙТИНГ РЕЦЕПТА
РАССКАЗАТЬ ДРУЗЬЯМ
Фильтры
Сбросить все
Подборки
Рецепты дня
Рецепты месяца
Быстрые рецепты
Правильное питание (пп-рецепты)
Заготовка рыжиков
Уютная выпечка
Подборка рыбных супов
Ингредиенты
Добавить к поиску
и или
Исключить ингредиент
Пользователи
Показать
Рубленая селедка и стаканы водки на столе, Фотография, картинки и изображения с низким бюджетом.
Рис. ESY-053448926Купите это изображение по цене от
10 €
Всего за 0,27 € при максимальном разрешении с easySUBSCRIPTION
См. наши планы подписки
Лицензия Royalty Free
4 ваши потребностиВыберите разрешение, которое лучше всего подходит
0}»>Эти цены действительны для покупок, сделанных в Интернете
Купи сейчас
ДОСТАВКА: Изображение сжато как JPG
Код изображения: ESY-053448926 Фотограф: Коллекция: Фотопоиск ЛБРФ Пользовательская лицензия: Низкий бюджет без лицензионных отчислений Наличие высокого разрешения: До XL 50 МБ А3 (5120 х 3414 пикселей — 43,3 х 28,9смс — 300 точек на дюйм)
Специальная коллекция: Низкий бюджет
Доступно для всех разрешенных видов использования в соответствии с нашими Условиями лицензирования бесплатного визуального контента.
×
Образ композиций
Вы можете использовать этот образ в течение 30 дней после загрузки (период оценки) только для внутренней проверки и оценки (макетов и композиций), чтобы определить, соответствует ли он необходимым требованиям для предполагаемого использования. .Это разрешение не позволяет вам каким-либо образом использовать конечные материалы или продукты или предоставлять их третьим лицам для использования или распространения любыми способами. Если по окончании Оценочного периода вы не заключаете договор лицензии на его использование, вы должны прекратить использование изображения и уничтожить/удалить любую его копию.
Прекратить показ этого сообщения
Принимать
Бесплатные водочные фото и картинки
Связанные изображения из iStock | Сохранить сейчас
Фестиваль фильмов Алкоголь Набор иконок
Набор иконок алкогольной линии [пÑеобÑазованнÑй]
Фестиваль фильмов Алкоголь Набор иконок
Набор иконок алкогольной линии
Фестиваль фильмов Алкоголь Набор иконок
Набор иконок алкогольной линии
Алкоголь Черный цвет В ряд
Набор белых линейных векторных иконок алкогольных бутылок.
