Философско-социологический факультет ПГНИУ — Свобода и ответственность как сущностные силы человека
УДК 123.1
DOI: 10.17072/2078-7898/2018-1-45-52
Свобода и ответственность как сущностные силы человека
Чернова Татьяна Геннадьевна
кандидат философских наук, доцент,
доцент кафедры философии
Пермский государственный национальный
исследовательский университет,
614990, Пермь, ул. Букирева, 15;
e-mail: [email protected]
ORCID: 0000-0003-0608-0075
В статье предпринята попытка рассмотрения свободы и ответственности как сущностных сил человека, выражающих производящий способ его бытия. Свобода укоренена в сущности человека как внутренняя активность, т.е. как стремление выйти за рамки освоенного и познанного, расширить относительную независимость от обстоятельств, преодолеть историческую ограниченность. Онтологические предпосылки свободы содержатся в самоорганизации материи, переводящей себя с одного уровня на другой.
Человек как существо, обладающее универсальным и всеобщим содержанием, несущее в себе основное богатство содержания всех предшествующих ступеней развития, концентрирует в себе творческую мощь мира — быть причиной самого себя. Преобразование человеком глубинных уровней организации материи — это внешний аспект человеческого существования, но для материи в целом это внутренний аспект ее развития. Материя через человека углубляется в саму себя, в свою сущность и через ступени его (человека) развития выходит на новые более высокие уровни, а человек через преобразование природы развивается в свое собственное бытие, в свою сущность. Поскольку в развитии мира можно обнаружить направленность на проявление человека, а в человеческой истории — направленность, углубление в свою сущность, постольку человек несет ответственность за развитие событий.
Ключевые слова: свобода, ответственность, сущность человека, сущностные силы, исторический процесс.
Особенность человека заключается в специфике, в уникальности способа его бытия — в производстве самого себя, своего бытия и тем самым своей сущности.
Поэтому в структуре человеческой сущности главными будут те стороны, которые обеспечивают этот производящий способ бытия.
Человек — это единственное в мире существо, творящее самого себя, свою сущность, т.е. развивающее свои сущностные силы в процессе создания условий своего существования и создающее условия для перехода на более высокую ступень своего развития. Такая творческая сущность человека есть концентрация творческой сущности мира. Материя, как субстанция, есть причина самой себя, она творит себя, т.е. переводит себя на следующие ступени развития. Исчерпав основные способы развития на определенной ступени (прямой субстратный синтез, приспособление к среде и т.д.), материя переводит себя на следующую ступень, оставляя при этом нереализованный фонд возможностей. В.В. Орлов пишет, что «в состав высшей формы материи включается лишь ничтожно малая часть предшествующей формы материи и, следовательно, подавляющая часть возможностей развития остается принципиально не реализуемой в природе» [Орлов В.
В., 1985,с. 120]. Обнаруживается некое противоречие — природа порождает возможности, которые сама не реализует. На определенном этапе развития должен появиться фактор, разрешающий данное противоречие. Появление такого фактора обусловлено конвергентным характером развития материи. Последовательность основных форм материи (с количественной стороны) связана с резким уменьшением распространенности высшего (его количества, объема), развитие образует своего рода конус и должно привести к появлению высшей формы материи, которая согласно закономерности аккумуляции (т.е. с качественной стороны последовательность основных форм материи связана с ростом богатства содержания) должна обладать универсальным содержанием, делающим ее способной взаимодействовать с любыми формами материи и реализовывать заложенные в ней возможности. Такой формой материи является человек, или социальная форма, обладающая универсальным и всеобщим содержанием [Орлов В.В., 1985, с. 121–122].
На определенном этапе природные способы развития исчерпаны материей, ее дальнейшее развитие возможно только при участии человека и через человека, через его способность к бесконечному преобразованию и познанию мира.
Способ развития человека отличается от способа развития мира, он — опосредованный, т.е. человек развивает себя через преобразование природы, через освоение ее сил; он не может не преобразовывать природу, это фундаментальное условие его существования, он живет природой.
Человек, как вершина развития мира, самое сложное в мире существо, обладающее универсальным и всеобщим содержанием, он несет в себе основное богатство содержания всех предшествующих ступеней развития и концентрирует в себе творческую мощь мира — быть причиной самого себя. Человек, как и материя, тоже причина самого себя, он тоже развивает себя, переводит на следующие исторические ступени.
На этапе человека материя начинает «закручиваться» на себя, т.е. человек, чтобы выжить, начинает осваивать и ставить под контроль силы природы, осваивая те возможности, которые материей заложены, но не реализованы, он движется вниз по ступеням, которые материя уже прошла, подготовив движение человека, и чем глубже в структуру мира он опускается, тем более мощными силами овладевает, а это условие перехода самого человека на более высокую ступень собственного исторического развития.
Онтологические предпосылки свободы содержатся в самоорганизации материи. Материя закономерно порождает человека как внутреннее условие появления новых ступеней развития. Человек выступает в мире как свободная творческая сила; развивая потенции, заложенные в природе, он развивает и свои собственные физические и духовные потенции. Н.М. Урманцев пишет: «Самоорганизация универсума не может быть чем-то внешним по отношению к человеку. Человек находится в ее русле, реализует высшие формы самоорганизации, является их проводником, сам во многом определяет эти формы» [Урманцев Н.М., 2007, с. 73].
Поскольку дальнейшее развитие мира возможно только при участии человека, постольку в человеке должна корениться внутренняя активность, т.е. свобода, стремление выйти за границы освоенного и познанного. В силу этого должны быть механизмы, обеспечивающие постоянное развитие человека. Такие механизмы можно обнаружить во взаимоотношениях человека и природы. Человек не может ослабить свое воздействие на природу, он должен накапливать опыт и знания для решения проблем, с которыми он столкнется в будущем, с такими неизбежными как, например, затухание Солнца, дальнейшее расширение или, наоборот, сжатие Вселенной.
Но человек не может и переусердствовать в отношении природы, иначе он срубит «сук, на котором сидит», т.е. столкнется с экологическим кризисом. Однако экологические кризисы — видимо, неизбежность в развитии человека, поскольку он не может отследить последствия всей своей деятельности на всех уровнях организации мира (физическом, химическом, биологическом, социальном). И чем более мощные силы природы человек будет осваивать, проникая в глубинные структуры материи, тем сложнее будет экологическая обстановка. Но, с другой стороны, экологический кризис — это своего рода тоже механизм развития. Выход из кризиса труден, «но, если он будет найден, мы приобретем опыт, которого бы иначе не имели и который, возможно, окажется решающим, когда, например, угаснут естественные круговороты биогенных элементов» [Барг О.А., 1993, с. 211]. То есть встретившись с кризисом, человек должен найти способы с ним справиться, приобретая тем самым необходимый опыт для решения неизбежных проблем, с которыми он обязательно встретится в будущем и который в других условиях он бы не получил.
В человеческой сущности содержатся внутренние механизмы саморазвития. Одним из таких механизмов является диалектическое взаимодействие способностей и потребностей, как внутренний импульс саморазвития человеческой природы, который выступает своего рода «пружиной», не позволяющей человеку остановиться на достигнутом. Задействуя свои способности, человек создает предмет, удовлетворяющий какую-либо потребность, при потреблении данного предмета потребности возрастают, расширяются, вступает в действие закон возрастания потребностей, сформулированный К. Марксом, а в более простой форме замеченный еще П. Гольбахом и Г. Гегелем. Так уж устроен человек, что, потребляя предмет, ему хочется, чтобы он (предмет) был лучше, удобнее, красивее, совершеннее. Для удовлетворения возросших потребностей необходимо развить способности, т.е. поставить под контроль какую-то новую силу природы; это необходимое условие возрастания способностей, на этой основе человек не только в состоянии удовлетворить выросшие потребности, но и ищет новые возможности для использования освоенной силы природы, создает предмет, который еще не был в потреблении.
Новый предмет доводится до потребителей, и весь этот круг начинается заново — и так до бесконечности.
Свобода укоренена в сущности человека как существа производящего и разумного, познающего. Создание условий существования, которых нет в готовом виде, предполагает свободу человека, осваивающего новые силы природы, новые свойства вещества природы, отбирающего пригодные для питания растения и поддающихся приручению животных. Свобода проявляется в целенаправленной и избирательной деятельности человека. Каждый новый шаг человека в освоении сил природы — это выход за рамки освоенного и познанного, расширение относительной независимости от обстоятельств, это новый шаг в свободу, преодоление исторической ограниченности. Свобода есть специфически человеческий способ бытия.
Ф. Энгельс писал: «Первые выделявшиеся из животного царства люди были во всем существенном так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперед на пути культуры был шагом к свободе» [Энгельс Ф., 1961, с.
116]. Несмотря на то что уровень первобытного мышления еще невысок, многие достижения человечества приходятся на первый исторический период: приручение домашних животных, отбор пригодных в пищу растительных культур, овладение огнем, изобретение жизненно важных орудий труда и др.
Естественно, что первобытный человек должен был удовлетворять в первую очередь базовые, витальные потребности, однако он не остановился только на изготовлении жизненно важных предметов, на знании единичных вещей: у человека появляется потребность раздвинуть горизонт повседневного существования, потребность знать, что такое мир, природа, которые его окружают, т.е. появляется потребность в мировоззрении.
Первые типы мировоззрения — мифологическое и религиозное — основывались на образно-фантастическом отражении действительности, однако уже здесь проявилось стремление первобытного человека преодолеть пропасть между мечтой и действительностью, дерзкая попытка поставить под контроль силы природы, которые практически еще не были подвластны человеку.
В магии человек пытается контролировать происходящее, используя могущественные, фантастические силы, он считает, что если сделать все правильно, то результат непременно наступит: «так зарождалась догадка о субъективном могуществе человека при наличии у него знаний и специальной техники» [Чанышев А.Н., 1981, с. 18].
Каждый новый этап развития человека, его сущности — это и новый этап развития свободы, человек становится все более свободным в экономическом, политическом, духовном аспектах, создается все больше возможностей для свободного выбора, хотя, конечно, этот процесс имеет противоречивый характер.
Усложнение сущностных сил человека от эпохи к эпохе, рост богатства их содержания и свободы развития, возрастание степени их индивидуализации — свидетельство направленного исторического процесса на самого человека; развитие его сущностных сил идет в направлении создания условий, когда действительным смыслом человеческого существования станет свободное развитие человеческой индивидуальности.
Речь идет не об абстрактной свободе, а о том, что свобода выступает как возможность самореализации: человеческая сущность может быть условием нормальной жизнедеятельности человека. Свободное развитие человеческой индивидуальности предполагает всесторонне развитие всех сущностных сил, когда все члены общества, «занимаясь экономической, политической или духовной деятельностью, являются не механическими исполнителями, но поистине творческими деятелями, свободно ищущими пути и формы своей самореализации…» [Кайдалов В.А., 1992, с. 70].
К. Марксом в «Экономических рукописях 1857–1859 годов» и в «Капитале» были выделены три крупные ступени в развитии труда — ручной, машинный, автоматизированный — и соответствующие им экономические отношения. Ручному труду, связанному с присвоением относительно простых сил природы, соответствуют отношения личной зависимости; машинному — становление которого относится к периоду, когда человек ставит себе на службу сложные силы природы: физические и химические, проникает в микромир — соответствуют отношения вещной зависимости человека от человека; а автоматизированному труду, связанному с еще более сложными силами природы, должны соответствовать отношения, исключающие зависимость человека в любой форме (личной и вещной) и предполагающие развитие свободной человеческой индивидуальности.
Отношения личной зависимости соответствуют очень низкому уровню развития сущностных сил человека, его производительных сил, для этого этапа характерна сращенность целесообразной деятельности с объективными условиями труда, что способствовало тому «…что одна часть общества обращается с другой его частью просто как с неорганическим и природным условием своего собственного производства» [Маркс К., 1968, с. 478]. В таких типах общества (рабовладельческом и феодальном) развитие человеческой свободы ограничено. Однако, с одной стороны, это историческая необходимость, а с другой — прогресс свободы осуществлялся и в этих обществах. Даже в рабовладельческом обществе самые бесправные его члены — рабы имели определенную возможность улучшить свое положение, по крайней мере, в передовых хозяйствах их использовали по способностям, поэтому некоторые из них занимались даже управленческой деятельностью. Еще больше свободы было у крепостного крестьянина. Несмотря на крепостную зависимость, крестьянин развивается как относительно свободное существо, он, конечно, лично не свободен, но у него есть возможность хотя бы в рамках трудовой деятельности проявлять свободу, у него есть свой надел земли, свои орудия труда и он может самостоятельно распоряжаться частью произведенного продукта.
Развитие сущностных сил человека, в первую очередь способности осваивать все новые более сложные силы природы, приводит к формированию машинного труда, при котором происходит разрыв объективных и субъективных условий труда и впервые в истории «человек обособляется как индивид» [Маркс К., 1968, с. 486]. Непосредственный работник, лишенный средств производства, становится собственником своей рабочей силы, особого товара, который он должен продать собственнику средств производства. Собственность на рабочую силу становится основой индивидуальной свободы человека в капиталистическом обществе. Однако, по Марксу, эта личная независимость основана на вещной зависимости. Личная независимость, это еще недостаточно развитая свобода, это свобода выбора того или иного капиталиста, которому необходимо продать свою рабочую силу, чтобы не умереть с голоду. Такую свободу легко потерять в условиях общественной стихии — конкуренции, безработицы, кризисов, исчезновения традиционных отраслей производства, кардинального изменения типа труда с совершенно новыми требованиями к подготовке рабочей силы, легко потерять в обществе, в котором главная цель капиталиста — получение прибыли, а не развитие и свобода человека.
Буржуазные революции совершаются под лозунгом «Свобода, братство и равенство», капиталист уже не требует у государства закрепления чьего бы то ни было зависимого положения, ему нужна свободная рабочая сила, но как средство, орудие, инструмент, который используется для достижения определенных целей. И если достижение этих целей требует развития индивида, он развивается, но в определенных пределах. Капитал, конечно, не блокирует всякое социально-культурное развитие трудящихся, но он пытается направить это развитие в определенное русло, в каком оно не подрывает условия его господства.
Развитие свободной человеческой индивидуальности требует иных общественных отношений, иных отношений в производстве, политической и духовной сферах, иного уровня демократизации общества. В основе отношений, исключающих личную и вещную зависимость, лежит третий исторический тип труда — определенный К. Марксом как всеобщий научный, или, если определять его с технологической точки зрения, автоматизированный труд.
Формирование этой формы труда, которое началось с конца 70-х гг. в высокоразвитых индустриальных странах, создает условия для свободного всестороннего развития каждого человека. В современном наукоемком производстве задействована рабочая сила научно-технического типа: это работники с высоким образовательным уровнем и высокой профессиональной подготовкой, знающие научные основы производства, самостоятельно мыслящие, ответственные, с высокой степенью мобильности и свободы. Использование такой рабочей силы в производстве требует иных производственных отношений, изживания отношений иерархии. Современный собственник средств производства не может эксплуатировать работников так, как это было на этапе классического капитализма (машинный тип труда), он апеллирует к работнику как личности, индивидуальности, создает условия для раскрытия творческого потенциала работников, их организаторских способностей, поскольку вынужден передавать производственные полномочия на более низкий уровень, такими работниками нельзя командовать.
В современном производстве свободное развитие творческих потенций каждого человека становится экономической необходимостью [Чернова Т.Г., 2014]. Питер Друкер пишет: «Ответственность за производительность целиком возлагается на самого работника. Работники умственного труда должны сами собой управлять (они, так сказать, сами себе менеджеры). Им необходима независимость… Непрерывная инновационная деятельность должна стать неотъемлемой частью умственной работы и включаться в производственное задание работника умственного труда; он должен отвечать за внедрение нововведений… Работнику умственного труда надо, с одной стороны, постоянно учиться, а с другой — постоянно учить… Надо, чтобы работники умственного труда хотели работать на данную организацию и предпочитали этот вариант всем прочим возможностям» [Друкер П.Ф., 2001,с. 190–191].
Изменение отношений в производстве обуславливает изменение всех других отношений в обществе и требует нового уровня демократизации общества в целом. Производительные силы научно-технического типа складываются в рамках капиталистических производственных отношений, однако производственные отношения, основой которых является частная собственность на средства производства, уже сегодня становятся тормозом развития таких производительных сил.
Природа сущностных сил человека, неуклонная тенденция к их усложнению и возрастанию определяют внутреннюю логику развития человека, его сущности, а следовательно, и его истории. Эта логика, как мы отмечали выше, заключается в том, что человек, проникая в глубинные структуры мира, поднимает самого себя на более высокую ступень развития, прокладывает дорогу к своему безграничному существованию, расширяет степень своей свободы.
В каждую историческую эпоху человеческая сущность принимает определенную форму, которую она впоследствии перерастает. Сущность истории как объективного процесса и состоит в постоянном преодолении человечеством исторической ограниченности своей сущности [Васильева Т.С., 1996,с. 122]. С этих позиций последовательность исторических ступеней представляет собой не простую цепь изменений, а развитие собственно социальной субстанции — родовых и индивидуальных сущностных сил. Исторический процесс имеет необходимый и направленный характер, он направлен вглубь родовой и индивидуальной сущности человека.
Понимание истории как необходимого процесса не исключает человеческой свободы и ответственности, напротив, налагает на человека ответственность за развитие событий. Чрезмерная свобода, как и отказ от свободы, — это безответственность. Общество, в котором господствует абсолютная свобода, не пригодно для существования человека, свобода в таком обществе оборачивается произволом и безответственностью, поскольку в условиях исторической анархии любое действие получает право на существование.
История есть не что иное, как деятельность людей, преследующих свои собственные цели, однако это не исключает необходимости в истории, которая предстает в виде определенным образом развитых на данном этапе сущностных сил человека, которые и будут определять масштаб возможностей развития человека и те цели, которые он будет ставить
Человек может в некотором смысле игнорировать сложившие объективные закономерности, но до определенного предела: законы общественного развития, действуя как тенденции, в то же время являются и законами ограничителями человеческого своеволия, они, как и законы природы, в конечном счете обладают принудительной силой.
Если то или иное общество слишком долго игнорирует объективные тенденции, то в жизни такого общества рано или поздно проявятся кризисные явления, оно не будет стабильно, для него будет закрыт путь прогресса, по крайней мере, до того времени, пока существующие в обществе отношения, в первую очередь производственные отношения, не будут приведены в соответствие со сложившимися объективными тенденциями, а точнее, с сущностными силами самого человека, как они реализовались в данный период. Нет необходимости далеко ходить за примерами, можно вспомнить историю собственной страны. В Советском Союзе народно-хозяйственный механизм представлял сложное образование. У нас было наукоемкое производство, с использованием сложной техники и высокоразвитой рабочей силы, но в то же время еще в достаточной степени сохранялось производство, основанное на ручном труде. Общественная собственность была господствующей формой собственности, однако «в отраслях с высокоразвитой научно-технической базой и высококачественным трудом и в отраслях, основанных в значительной мере на ручном труде, она (собственность.
— Т.Ч.) существенно различается» [Орлов В.В., Васильева Т.С., 1991, с. 102]. Ручному труду, по Марксу, соответствует частная собственность на средства производства. Поэтому отношения собственности должны были быть приведены в соответствие с реальным уровнем развития производительной силы человека. До определенного момента советское общество развивалось довольно быстрыми темпами, но затем темпы его развития замедлились, проявились некоторые кризисные явления, возникла необходимость в реформах. Для дальнейшего прогрессивного развития этого общества необходимо было реформировать социализм, одной из важнейших задач которого было «сочетать различные формы общественной собственности на орудия и средства производства с частной, индивидуальной, семейной, мелкогрупповой, допускать при сохранении ведущей роли общественной собственности смешанные ее формы: государственно-кооперативную, государственно-частную и др.» [Орлов В.В., Васильева Т.С., 1991, с. 102]. Однако, как известно, вместо реформирования социализма произошел переход на предшествующую ступень исторического развития — капиталистическую.
В нашем обществе нет однозначной оценки реформ, многие политики, общественные деятели, ученые как внутри страны, так и за рубежом (М. Фридмен, В. Леонтьев, Дж.Ю. Стиглиц) дали негативную оценку этим преобразованиям. Известный американский социолог М. Кастельс, хорошо знающий Россию, отмечает, что экономика здесь «потерпела крушение вследствие спекулятивных маневров номенклатуры ради собственной выгоды, вследствие безответственных рекомендаций о введении абстрактной политики свободного рынка со стороны Международного валютного фонда, некоторых западных советников и политически неопытных экономистов, которые внезапно оказались на командных местах» [Кастельс М., 2000, с. 490].
Объективные тенденции развития современной цивилизации показывают ее движение (в лице высокоразвитых стран) в сторону постиндустриального (информационного) общества, от формирования которого в результате проведенных реформ мы в действительности отброшены. В России пока нет достаточно масштабной и эффективной поддержки наукоемкого производства, науки, образования, здравоохранения, без чего невозможен переход в постиндустриальную эпоху.
По мнению М. Кастельса, перед Россией вообще встала угроза превращения в сырьевой придаток западных стран на всю обозримую перспективу. Реформы, в результате которых произошло не улучшение ситуации, а ее ухудшение, нельзя назвать позитивными. Как нам представляется, авторы-реформаторы должны нести ответственность за негативные последствия таких преобразований. Народ тоже должен нести политическую ответственность за свои действия или бездействие в политической жизни страны. «Если народ считает, что правительство постоянно его обманывает, но ничего не делает для его замены, то такой народ не заслуживает другого правительства» [Гобозов И.А., 2014, с. 20]. У значительной части людей атрофировано чувство ответственности, широко распространились потребительские настроения. «Ради возможности больше предаваться досугу… массы готовы доверить элите бремя Частной ответственности, принимая собственную пассивность как должное» [Бязрова Дж.Б., 2001, с. 85].
Объективная необходимость, являющаяся выражением сущностных сил человека, так, как они реализовались на определенном этапе, является критерием оценки свободной деятельности человека.
Позитивной является та свободная деятельность человека, которая в существенной мере соответствует его «природе» и способствует социальному прогрессу. И, соответственно, негативной является свободная деятельность человека, которая противоречит объективному ходу истории, общественной потребности. Поэтому «свобода состоит не просто в возможности принимать решения о том, как действовать, а в принятии решений на основе знания своих сил и объективной необходимости, а тем самым и будущих последствий выбранного образа действий» [Семенов Ю.И., 2002, с. 96]. Свобода сопряжена с ответственностью.
Список литературы
Барг О.А. Живое в едином мировом процессе. Пермь, 1993. 227 с.
Бязрова Дж.Б. Прогресс. Человек. Свобода // Философия и общество. 2001. № 1(22). С. 76–86.
Васильева Т.С. Сущность и смысл истории. Пермь, 1996. 135 с.
Гобозов И.А. Свобода: Иллюзия и действительность // Философия и общество.
2014. № 3(75). С. 5–20.
Друкер П.Ф. Задачи менеджмента в XXIвеке. М.: Вильямс, 2001. 272 с.
Кайдалов В.А. Деятельность, творчество, культура // Новые идеи в философии. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1992. Вып. 1. С. 66–70.
Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М.: ГУ-ВШЭ, 2000. 607 с.
Маркс К. Экономические рукописи 1857–1859 годов // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: в 50 т. 2-е изд. М.: Политиздат, 1968. Т. 46, ч. 1. 560 с.
Орлов В.В. Человек, мир, мировоззрение. М.: Молодая гвардия, 1985. 220 с.
Орлов В.В., Васильева Т.С. Труд и социализм. Пермь, 1991. 204 с.
Семенов Ю.И. Диалектический материализм: его место в истории философской мысли и современное значение // Философия и общество. 2002. № 3(28). С. 74–102.
Урманцев Н.М. Свобода общества и человека: аспекты самоорганизации // Философия и общество. 2007. № 4(48). С. 68–82.
Чанышев А.Н. Курс лекций по древней философии.
М.: Высш. школа, 1981. 374 с.
Чернова Т.Г. О соотношении свободы и необходимости // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2014. № 2(18). С. 20–24.
Энгельс Ф.Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: в 50 т. 2-е изд. М.: Политиздат, 1961. Т. 20. С. 1–338.
Получено 19.01.2018
Просьба ссылаться на эту статью в русскоязычных источниках следующим образом:
Чернова Т.Г. Свобода и ответственность как сущностные силы человека// Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2018. Вып. 1. С. 45–52. DOI: 10.17072/2078-7898/2018-1-45-52
Политическая философия Т. Гоббса | Официальный сайт Кабардино-Балкарского Государственного Университета им. Х.М. БербековаОфициальный сайт Кабардино-Балкарского Государственного Университета им. Х.М. Бербекова
В Новое время ведущей теорией происхождения государства становится теория общественного договора. Практически все философы этого периода разрабатывали ее, однако первым фундаментально обосновал ее английский философ Т.
Гоббс (1588-1679).
Государство как Левиафан
Будучи приверженцем механистического материализма, Т. Гоббс утверждает, что человек, подражая природе, создает «искусственных животных». К ним относится и государство. Он уподобляет государство Левиафану, огромному морскому чудовищу, которое упоминается во многих мифологиях и Библии. По его мнению, государство является «лишь искусственным человеком, хотя и более крупным по размерам и более сильным, чем естественный человек, для охраны и защиты которого он был создан». Гоббс говорит, что верховная власть – это «искусственная душа», сотрудники государственного аппарата – «искусственные суставы», награды и наказания – «искусственные нервы», благосостояние и богатства членов общества – его сила, справедливость и законы – «искусственный разум и воля», гражданский мир – здоровье, смута – болезнь, а гражданская война – смерть. Показательно, что на титульном листе первого издания книги «Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского» государство изображено в виде гигантского человека, состоящего из множества людей.
Обоснование теории общественного договора
Со времен Аристотеля в политической философии господствовало положение о том, что, люди, будучи социальными по своей природе, необходимым образом создают общество (государство). Т. Гоббс бросил вызов этой традиции и стал доказывать, что возникновение государства связано с несоциальной природой человека. Ошибка прежних философов ему видится в смешивании способности от природы жить в обществе и стремления жить в обществе. Он вовсе не отрицает стремления людей жить в обществе, но оспаривает тезис об изначальной способности человека жить в обществе и подчеркивает, что «человек не рождается способным к жизни в обществе».
Для подтверждения своего положения он приводит достаточно простые доказательства. Он говорит, что люди, конечно же, не могут жить сами по себе: например, младенец нуждается в уходе, взрослым также необходима помощь других людей для того, чтобы жить достойно.
Однако, оговаривается Гоббс, гражданское общество (т.е. не «естественное» общество, вроде первобытного стада людей, а организованное, «цивилизованное» общество) есть не простое объединение людей, но объединение, основанное на договоре, для создания которого необходимы взаимные верность и соглашения. Но далеко не все понимают пользу от создания общества. К примеру, младенцы и невежды. Но, замечает Гоббс, и младенцы, и невежды являются людьми. Следовательно, «совершенно очевидно, что все люди рождаются неспособными к жизни в обществе».
Почему же тогда люди стремятся жить в обществе? Изначально люди живут в «естественном состоянии» (первобытном обществе). Люди от природы равны как физически, так и умственно. Хотя, говорит Гоббс, есть различия между людьми по этим способностям, они все же не так велики, чтобы, к примеру, несколько слабых людей, объединившись, не могли бы одолеть физически более сильного индивида. Из равенства людей вытекает взаимное недоверие – два человека в равной мере могут (имеют право) претендовать на одну и ту же вещь, но она может достаться только одному из них, что делает их врагами.
А взаимное недоверие, в свою очередь, порождает войну. «Отсюда видно, – заключает Гоббс, – что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех».
Но люди являются разумными существами и разум подсказывает им условия мира, на основе которых они могут прийти к соглашению. Эти условия Гоббс определяет как «естественные законы» (всего их 19). Под естественным законом он понимает «предписание, или найденное разумом (reason) общее правило, согласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению, и пренебрегать тем, что он считает наилучшим средством для сохранения жизни».
В «естественном состоянии» в силу «войны всех против всех» никто не может чувствовать себя в безопасности. Поэтому «первый и основной естественный закон» гласит, что «следует искать мира и следовать ему».
С ним непосредственно связан и «второй естественный закон», который гласит, что «в случае согласия на то других человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, которую он допустил бы у других людей по отношению к себе».
При этом Гоббс подчеркивает, что не все права могут быть отчуждаемы, т.е. переданы государству. Он говорит, что отчуждение прав является добровольным актом, следовательно, никто добровольно не откажется от того, что является благом для него. Поэтому никто добровольно не откажется от прав на такие блага. К таким правам, к примеру, он относит «право оказывать сопротивление тем, кто нападает на него с целью лишить его жизни».
«Третий естественный закон» гласит, что «люди должны выполнять заключенные ими соглашения». Это закон, подчеркивает Гоббс, имеет важнейшее значение. До заключения договора никакие поступки человека нельзя оценивать как справедливые или несправедливые.
Но после заключения договора все, что нарушает договор, является несправедливым, а все, что не нарушает договор, является справедливым. Однако должна быть власть, определяющая, кто соблюдает или нарушает договор, и заставляющая людей следовать договору. Такая власть, по Гоббсу, появляется только с основанием государства. Пока нет такой власти, слова «справедливое» и «несправедливое» лишены смысла.
Путем соглашений друг с другом люди передают часть свои естественных прав государству. Поэтому он дает следующее определение государства: «государство есть единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты».
Апология авторитарного государства
Хотя государство и создается по взаимному соглашению (договору) людей, после своего учреждения оно становится независимым от них.
В частности, Гоббс выявляет ряд последствий, вытекающих из установления государства.
Во-первых, «подданные не могут изменять форму правления». Дело в том, что, говорит Гоббс, люди уже передали свои полномочия государству и обязались соблюдать договор. Следовательно, они не могут нарушить договор.
Во-вторых, «верховная власть не может быть потеряна». Гоббс объясняет это следующим образом. Государство возникает путем договора между людьми, но само государство ни с кем не заключало договор. Поэтому требование пересмотра договора неправомерно.
В-третьих, никто не может «протестовать против установления суверена». Учреждая государство, каждый человек принял на себя обязательство выполнять установления государства. Если же он протестует против установления государства, то он нарушает заключенный им же договор.
По этим же причинам «подданные не могут осуждать действия суверена», «суверен ненаказуем подданными» и т.д.
Гоббс, конечно же понимает, что такое авторитарное государство отнюдь не выглядит привлекательным.
Он говорит, что «состояние подданных» при таком государстве может показаться «чрезвычайно жалким». Возражая против подобных обвинений, он пишет, что «положение человека всегда связано с тем или иным неудобством и что величайшие стеснения, которые может иногда испытывать народ при той или иной форме правления, едва ли чувствительны по сравнению с теми бедствиями и ужасающими несчастьями, которые являются спутниками гражданской войны, или с тем разнузданным состоянием безвластия, когда люди не подчиняются законам и не признают над собой никакой принудительной власти, удерживающей их от грабежа и мести».
Кроме того, власть такого государства, по мнению Гоббса, отнюдь не является безграничной.
Во-первых, как уже говорилось, при учреждении государства люди передают государству отнюдь не все свои «естественные» права. Например, право на жизнь. Поэтому каждый человек имеет право оказать сопротивление тому, кто покушается на его жизнь, в том числе и государству.
Во-вторых, государство также обязано соблюдать условия соглашения.
К примеру, оно обязано обеспечить безопасное существование человека. Если же государство допустило, что человек оказался в плену, то он уже свободен от условий договора с государством.
В-третьих, человек свободен от условий договора, если суверен (правитель) отрекается от власти.
Более того, Гоббс подчеркивает, что только в государстве человек может быть свободным. Он говорит, что «свобода подданных заключается в свободе делать то, что не указано в соглашениях с властью». В этом смысле свобода есть только в обществе, в котором существует государство, так как оно обеспечивает возможность реализации прав, не переданных государству. А в «естественном состоянии» люди, хотя теоретически обладают всеми правами, на самом деле свободными не являются, так как никто не может обеспечить им условий, при которых эти права реализовались бы.
Значение политической философии Гоббса
Т. Гоббс первым фундаментально обосновал теорию общественного договора, тем самым заложив начало формирования современных представлений о роли государства.
Кроме того, будучи очевидцем гражданских войн на своей родине, он пришел к выводу, что наличие сильного государства – непременное условие выживания и эффективного функционирования общества.
Вместе с тем, очевидны и существенные теоретико-методологические недостатки его учения.
Во-первых, если государство учреждается путем соглашения, то возникает вопрос, почему же раньше (или даже изначально) этот договор не был заключен. Иными словами, для Гоббса характерен неисторический взгляд на генезис государства.
Во-вторых, прекрасно понимая, что его учение не содержит механизма, позволяющего предотвратить превращение государства в тиранию, он просто констатирует, что выбор у нас небольшой: из двух «зол» (авторитарное или даже тираническое государство либо анархия, возврат в «естественное» состояние) он выбирает меньшее (авторитаризм).
В-третьих, как практически все философы своего времени, Гоббс уповал главным образом на разум человека. О роли других факторов (политической культуры общества, экономических отношениях и т.
п.), оказывающих существенное и, может быть, решающее значение на возникновение и функционирование государство, он почти ничего не говорит.
Автор:
Кочесоков Роберт Хажисмелович
Свободной воли не бывает
Эдмон де АроЗдоровье
Но все же лучше в это верить.
Стивен Кейв
Сохраненные истории
На протяжении веков философы и теологи почти единодушно считали, что цивилизация, какой мы ее знаем, зависит от широко распространенной веры в свободу воли, и что потеря этой веры может быть бедственный. Наш кодекс этики, например, предполагает, что мы можем свободно выбирать между правильным и неправильным. В христианской традиции это известно как «нравственная свобода» — способность различать и стремиться к добру, а не просто подчиняться влечениям и желаниям. Великий философ эпохи Просвещения Иммануил Кант подтвердил эту связь между свободой и добром.
Если мы не свободны в выборе, утверждал он, тогда не имеет смысла говорить, что мы должны выбрать путь праведности.
Сегодня принцип свободы воли пронизывает все аспекты американской политики, от социального обеспечения до уголовного права. Он пронизывает популярную культуру и поддерживает американскую мечту — веру в то, что каждый может сделать что-то из себя, независимо от того, с чего он начал в жизни. Как писал Барак Обама в «Смелость надежды », американские «ценности уходят корнями в базовый оптимизм в отношении жизни и веру в свободную волю».
Так что же произойдет, если эта вера разрушится?
Науки все смелее заявляют, что любое человеческое поведение можно объяснить с помощью механических законов причины и следствия. Этот сдвиг в восприятии является продолжением интеллектуальной революции, начавшейся около 150 лет назад, когда Чарльз Дарвин впервые опубликовал О происхождении видов . Вскоре после того, как Дарвин выдвинул свою теорию эволюции, его двоюродный брат сэр Фрэнсис Гальтон начал делать выводы: если мы эволюционировали, то такие умственные способности, как интеллект, должны быть наследственными.
Но мы используем эти способности — которыми одни люди обладают в большей степени, чем другие — для принятия решений. Так что наша способность выбирать свою судьбу не свободна, а зависит от нашего биологического наследия.
Гальтон начал дебаты, которые бушевали на протяжении всего 20-го века, о природе и воспитании. Являются ли наши действия разворачивающимся эффектом нашей генетики? Или результат того, что было запечатлено в нас окружающей средой? Накоплены впечатляющие доказательства важности каждого фактора. Независимо от того, поддерживали ли ученые одно, другое или сочетание того и другого, они все чаще предполагали, что наши действия должны определяться что-то .
В последние десятилетия исследования внутренней работы мозга помогли разрешить спор о природе и воспитании и нанесли новый удар по идее свободы воли. Сканеры мозга позволили нам заглянуть внутрь черепа живого человека, выявив сложные сети нейронов и позволив ученым прийти к общему мнению, что эти сети формируются как генами, так и окружающей средой.
Но в научном сообществе также существует согласие в том, что возбуждение нейронов определяет не только некоторые или большинство, но и все наших мыслей, надежд, воспоминаний и мечтаний.
Мы знаем, что изменения в химическом составе мозга могут изменить поведение — иначе ни алкоголь, ни нейролептики не оказали бы желаемого эффекта. То же самое относится и к структуре мозга: случаи, когда обычные взрослые становятся убийцами или педофилами после развития опухоли головного мозга, демонстрируют, насколько мы зависим от физических свойств нашего серого вещества.
Многие ученые говорят, что американский физиолог Бенджамин Либет продемонстрировал в 1980-х, что у нас нет свободы воли. Уже было известно, что электрическая активность накапливается в мозгу человека еще до того, как он, например, шевельнет рукой; Либет показал, что это накопление происходит до того, как человек сознательно принимает решение двигаться. Сознательный опыт принятия решения действовать, который мы обычно связываем со свободой воли, кажется дополнением, апостериорной реконструкцией событий, которые происходят после того, как мозг уже привел действие в движение.
Дискуссия о природе и воспитании в 20-м веке подготовила нас к мысли о том, что мы формируемся под воздействием неподвластных нашему контролю влияний. Но это оставило некоторое пространство, по крайней мере, в народном воображении, для возможности того, что мы могли бы преодолеть наши обстоятельства или наши гены, чтобы стать авторами своей собственной судьбы. Проблема, которую ставит нейробиология, более радикальна: она описывает мозг как физическую систему, как и любую другую, и предполагает, что мы не больше хотим, чтобы он работал определенным образом, чем наше сердце, чтобы биться. Современное научное представление о человеческом поведении — это нейронная активация, вызывающая активацию других нейронов, вызывающая наши мысли и поступки, в непрерывной цепи, которая тянется от нашего рождения и далее. В принципе, мы поэтому полностью предсказуемы. Если бы мы могли достаточно хорошо понять архитектуру и химию мозга любого человека, мы теоретически могли бы предсказать реакцию этого человека на любой заданный стимул со 100-процентной точностью.
Это исследование и его результаты не новы. Новым, однако, является распространение скептицизма свободы воли за пределы лабораторий и в мейнстрим. Например, количество судебных дел, в которых используются данные нейробиологии, за последнее десятилетие увеличилось более чем вдвое — в основном в контексте ответчиков, утверждающих, что их заставил сделать это их мозг. И многие люди усваивают это сообщение и в других контекстах, по крайней мере, судя по количеству книг и статей, претендующих на объяснение «вашего мозга» во всем, от музыки до магии. Детерминизм в той или иной степени набирает популярность. Скептики преобладают.
Это развитие событий поднимает неудобные — и все более не теоретические — вопросы: если моральная ответственность зависит от веры в нашу собственную свободу действий, то по мере распространения веры в детерминизм станем ли мы морально безответственными? И если мы все чаще считаем веру в свободу воли заблуждением, что будет со всеми теми институтами, которые на ней основаны?
В 2002 году двум психологам пришла в голову простая, но блестящая идея: вместо того, чтобы размышлять о том, что произойдет, если люди потеряют веру в свою способность выбирать, они могут провести эксперимент, чтобы выяснить это.
Кэтлин Вос, в то время работавшая в Университете Юты, и Джонатан Скулер из Университета Питтсбурга попросили одну группу участников прочитать отрывок, в котором утверждалось, что свобода воли — иллюзия, а другую группу — прочитать отрывок, нейтрально относящийся к теме. . Затем они подвергали членов каждой группы различным искушениям и наблюдали за их поведением. Будут ли различия в абстрактных философских убеждениях влиять на решения людей?
Да, действительно. Когда их попросили пройти тест по математике, где было легко обмануть, группа, настроенная на то, чтобы считать свободу воли иллюзорной, оказалась более склонной к незаконному просмотру ответов. Получив возможность украсть — взять больше денег, чем им положено, из конверта с монетами в 1 доллар, — те, чья вера в свободу воли была подорвана, воровали больше. По целому ряду показателей, рассказала мне Вос, она и Скулер обнаружили, что «люди, которых заставляют меньше верить в свободу воли, с большей вероятностью будут вести себя аморально».
Похоже, когда люди перестают верить в то, что они свободные агенты, они перестают считать себя виновными в своих действиях. Следовательно, они действуют менее ответственно и поддаются своим низменным инстинктам. Вос подчеркнул, что этот результат не ограничивается надуманными условиями лабораторного эксперимента. «То же самое можно наблюдать у людей, которые от природы более или менее верят в свободную волю», — сказала она.
Эдмон де АроВ другом исследовании, например, Вос и его коллеги измерили, в какой степени группа поденщиков верит в свободу воли, а затем проверили их эффективность на работе, взглянув на оценки своего начальника. Те, кто более твердо верил, что они контролируют свои действия, чаще приходили на работу вовремя и оценивались руководителями как более способные. На самом деле, вера в свободу воли оказалась лучшим предсказателем эффективности работы, чем установленные меры, такие как самопровозглашенная трудовая этика.
Еще один пионер исследований в области психологии свободы воли, Рой Баумайстер из Университета штата Флорида, расширил эти выводы.
Например, он и его коллеги обнаружили, что учащиеся с более слабой верой в свободу воли с меньшей вероятностью пожертвовали своим временем, чтобы помочь однокласснику, чем те, чья вера в свободу воли была сильнее. Точно так же те, кто придерживался детерминистских взглядов, читая заявления типа «Наука продемонстрировала, что свобода воли — это иллюзия», с меньшей вероятностью давали деньги бездомному или одалживали кому-то мобильный телефон.
Дальнейшие исследования, проведенные Баумейстером и его коллегами, выявили связь ослабленной веры в свободу воли со стрессом, несчастьем и меньшей приверженностью отношениям. Они обнаружили, что, когда испытуемых убеждали поверить в то, что «все человеческие действия вытекают из предшествующих событий и в конечном счете могут быть поняты с точки зрения движения молекул», эти испытуемые уходили с более низким чувством смысла жизни. В начале этого года другие исследователи опубликовали исследование, показывающее, что более слабая вера в свободу воли коррелирует с плохой успеваемостью.
Список можно продолжить: вера в то, что свобода воли является иллюзией, как было показано, делает людей менее творческими, более склонными к конформизму, менее склонными учиться на своих ошибках и менее благодарными друг другу. Кажется, во всех отношениях, когда мы принимаем детерминизм, мы потворствуем своей темной стороне.
Немногие ученые считают, что люди должны верить откровенной лжи. Пропаганда увековечивания лжи нарушила бы их целостность и принцип, которым философы давно дорожат: платоновская надежда на то, что истина и добро идут рука об руку. Саул Смиланский, профессор философии Хайфского университета в Израиле, боролся с этой дилеммой на протяжении всей своей карьеры и пришел к болезненному выводу: «Мы не можем позволить людям усвоить правду» о свободе воли.
Смилянский убежден, что свободы воли в традиционном понимании не существует — и было бы очень плохо, если бы большинство людей это осознало. «Представьте, — сказал он мне, — что я обдумываю, выполнить ли свой долг, например, прыгнуть с парашютом на вражескую территорию, или что-то более приземленное, например, рискнуть своей работой, сообщив о каком-то правонарушении.
Если все признают, что свободы воли не существует, тогда я буду знать, что люди скажут: «Что бы он ни сделал, у него не было выбора — мы не можем его винить». принимая эгоистичный вариант». Это, считает он, очень опасно для общества, и «чем больше людей примут детерминистскую картину, тем хуже будет».
Детерминизм не только подрывает вину, утверждает Смилански; это также подрывает похвалу. Представьте, что я действительно рискую своей жизнью, прыгая на вражескую территорию, чтобы выполнить дерзкую миссию. Потом скажут, что у меня не было выбора, что мои подвиги были лишь, по выражению Смилянского, «развертыванием данности» и поэтому вряд ли достойны похвалы. И точно так же, как принижение порицания устранило бы препятствие к злым поступкам, так и принижение похвалы лишило бы стимула делать добро. Наши герои казались бы менее вдохновляющими, утверждает он, наши достижения менее заслуживающими внимания, и вскоре мы погрузились бы в упадок и уныние.
Смилянски отстаивает точку зрения, которую он называет иллюзионизмом, — веру в то, что свобода воли действительно является иллюзией, но общество должно ее защищать.
Идея детерминизма и подтверждающие ее факты должны быть заключены в башню из слоновой кости. Только посвященные за этими стенами могут осмелиться, как он сказал мне, «смотреть в лицо темной правде». Смиланский говорит, что понимает, что в этой идее есть что-то радикальное, даже ужасное, но если выбирать между правдой и добром, то ради общества правда должна уйти.
Аргументы Смилянского поначалу могут показаться странными, учитывая его утверждение о том, что мир лишен свободы воли: если мы на самом деле ничего не решаем, кого волнует, какая информация будет выпущена? Но новая информация, конечно же, является сенсорным входом, как и любая другая; оно может изменить наше поведение, даже если мы не являемся сознательными агентами этого изменения. Говоря языком причин и следствий, вера в свободу воли не может быть вдохновляет нас делать все возможное, но побуждает нас к этому.
Иллюзионизм занимает меньшинство среди академических философов, большинство из которых все еще надеется, что добро и истину можно примирить. Но это представляет собой древнее направление мысли среди интеллектуальной элиты. Ницше называл свободу воли «выдумкой теологов», которая позволяет нам «судить и наказывать». И многие мыслители, как и Смилянский, полагали, что институты суда и наказания необходимы, если мы хотим избежать падения в варварство.
Смиланский не поддерживает политику оруэлловского контроля над мыслями. К счастью, утверждает он, они нам не нужны. Вера в свободу воли естественна для нас. Ученым и комментаторам просто нужно проявлять некоторую сдержанность, вместо того, чтобы радостно разубеждать людей в иллюзиях, которые поддерживают все, что им дорого. Большинство ученых «не понимают, какой эффект могут иметь эти идеи», — сказал мне Смиланский. «Пропаганда детерминизма самодовольна и опасна».
Однако не все ученые, публично выступающие против свободы воли, слепы к социальным и психологическим последствиям.
Некоторые просто не согласны с тем, что эти последствия могут включать в себя крах цивилизации. Одним из самых известных является нейробиолог и писатель Сэм Харрис, который в своей книге 2012 года Свобода воли , призванный разрушить фантазию об осознанном выборе. Как и Смиланский, он считает, что свободы воли не существует. Но Харрис считает, что нам лучше обойтись без полного представления об этом.
«Нам нужны наши убеждения, чтобы отслеживать, что является правдой, — сказал мне Харрис. Иллюзии, какими бы благими намерениями они ни руководствовались, всегда будут сдерживать нас. Например, в настоящее время мы используем угрозу тюремного заключения как грубый инструмент, чтобы убедить людей не совершать плохих поступков. Но если мы вместо этого примем, что «человеческое поведение возникает из нейрофизиологии», утверждал он, тогда мы сможем лучше понять, что на самом деле заставляет людей делать плохие вещи, несмотря на эту угрозу наказания, и как их остановить. «Нам нужно, — сказал мне Харрис, — знать, какие рычаги мы можем использовать как общество, чтобы побудить людей быть лучшей версией себя, которой они могут быть».
По словам Харриса, мы должны признать, что даже самые отъявленные преступники — например, кровожадные психопаты — в некотором смысле несчастливы. «Они не выбирали свои гены. Они не выбирали своих родителей. Они не создали свой мозг, но их мозг является источником их намерений и действий». В глубоком смысле их преступления не являются их ошибкой. Признавая это, мы можем беспристрастно подумать о том, как вести себя с правонарушителями, чтобы перевоспитать их, защитить общество и сократить количество правонарушений в будущем. Харрис считает, что со временем «можно будет вылечить что-то вроде психопатии», но только если мы признаем, что мозг, а не какая-то воздушная волшебная свободная воля, является источником отклонения.
Принятие этого избавит нас от ненависти. Привлечение людей к ответственности за их действия может показаться краеугольным камнем цивилизованной жизни, но мы платим за это высокую цену: обвинение людей делает нас злыми и мстительными, и это затуманивает наши суждения.
«Сравните реакцию на ураган Катрина, — предложил Харрис, — с реакцией на террористический акт 11 сентября». Для многих американцев люди, захватившие эти самолеты, являются воплощением преступников, свободно решивших творить зло. Но если мы откажемся от нашего представления о свободе воли, то их поведение следует рассматривать как любое другое природное явление, и это, как считает Харрис, сделало бы нашу реакцию гораздо более рациональной.
Несмотря на то, что масштабы двух катастроф были одинаковыми, реакции сильно отличались. Никто не стремился отомстить тропическим штормам или объявить войну погоде, поэтому ответы Катрине могли быть просто сосредоточены на восстановлении и предотвращении будущих бедствий. Реакция на 11 сентября, утверждает Харрис, была омрачена возмущением и желанием отомстить и привела к ненужной гибели бессчетного количества жизней. Харрис не говорит, что мы вообще не должны были реагировать на 11 сентября, просто хладнокровная реакция выглядела бы совсем по-другому и, вероятно, была бы гораздо менее расточительной.
«Ненависть токсична, — сказал он мне, — и может дестабилизировать жизнь отдельных людей и целых обществ. Потеря веры в свободную волю подрывает смысл ненавидеть кого бы то ни было».
Принимая во внимание, что данные Кэтлин Вос и ее коллег предполагают, что социальные проблемы могут возникать из-за того, что наши собственные действия определяются силами, находящимися вне нашего контроля, — ослабляющими нашу мораль, нашу мотивацию и наше чувство осмысленности жизни, — считает Харрис. что социальные выгоды будут результатом видения поведения других людей в том же свете. С этой точки зрения моральные последствия детерминизма выглядят совсем иначе и намного лучше.
Более того, утверждает Харрис, по мере того, как обычные люди начинают лучше понимать, как работает их мозг, многие из проблем, задокументированных Восом и другими, исчезнут. Детерминизм, пишет он в своей книге, не означает, что «сознательное осознание и взвешенное мышление бесполезны». Определенные виды действий требуют от нас осознания выбора — взвешивания аргументов и оценки доказательств.
Правда, если бы мы снова оказались в точно такой же ситуации, то 100 раз из 100 мы бы приняли одно и то же решение, «точно так же, как перемотать фильм и снова его проиграть». Но акт обдумывания — борьба с фактами и эмоциями, которые, по нашему мнению, необходимы для нашей природы, — тем не менее реален.
Большая проблема, по мнению Харриса, заключается в том, что люди часто путают детерминизм с фатализмом. Детерминизм — это вера в то, что наши решения являются частью неразрывной цепи причин и следствий. Фатализм, с другой стороны, — это вера в то, что наши решения на самом деле не имеют значения, потому что все, чему суждено произойти, произойдет — как женитьба Эдипа на своей матери, несмотря на его попытки избежать этой участи.
Большинство ученых «не понимают, какой эффект могут иметь эти идеи», — сказал мне Смиланский. Проветривать их «самодовольно и опасно». Когда люди слышат, что свободы воли нет, они ошибочно становятся фаталистами; они думают, что их усилия ничего не изменят.
Но это ошибка. Люди не движутся к неизбежной судьбе; учитывая другой стимул (например, другое представление о свободе воли), они будут вести себя по-разному и, следовательно, жить по-разному. Харрис считает, что если бы люди лучше понимали эти тонкие различия, последствия утраты веры в свободу воли были бы гораздо менее негативными, чем предполагают эксперименты Воса и Баумейстера.
Можно ли пойти еще дальше? Есть ли путь вперед, сохраняющий как вдохновляющую силу веры в свободу воли, так и сострадательное понимание, которое приходит с детерминизмом?
Философы и теологи привыкли говорить о свободе воли так, будто она либо включена, либо выключена; как будто наше сознание плывет, как призрак, полностью над причинно-следственной цепью, или как будто мы катимся по жизни, как камень с горы. Но может быть и другой взгляд на человеческую деятельность.
Некоторые ученые утверждают, что мы должны думать о свободе выбора с точки зрения наших очень реальных и изощренных способностей наметить несколько возможных ответов на конкретную ситуацию.
Одним из них является Брюс Уоллер, профессор философии в Государственном университете Янгстауна. В своей новой книге Восстанавливающая свободная воля , он пишет, что мы должны сосредоточиться на нашей способности в любых условиях создавать для себя широкий спектр вариантов и выбирать среди них без внешних ограничений.
Для Уоллера просто не имеет значения, что эти процессы подкреплены причинно-следственной цепью возбужденных нейронов. По его мнению, свобода воли и детерминизм не являются противоположностями, за которые их часто принимают; они просто описывают наше поведение на разных уровнях.
Уоллер считает, что его объяснение соответствует научному пониманию того, как мы эволюционировали: кормящиеся животные — люди, а также мыши, медведи или вороны — должны иметь возможность создавать для себя варианты и принимать решения в сложной и меняющейся среде. Люди с нашим массивным мозгом гораздо лучше других животных обдумывают и взвешивают варианты. Наш диапазон возможностей намного шире, и в результате мы становимся свободнее.
Определение свободы воли, данное Уоллером, соответствует тому, как его видят многие обычные люди. Одно исследование 2010 года показало, что люди в основном думали о свободе воли с точки зрения следования своим желаниям без принуждения (например, когда кто-то приставил пистолет к вашей голове). Пока мы продолжаем верить в этот вид практической свободы воли, этого должно быть достаточно, чтобы сохранить те идеалы и этические нормы, которые исследовали Вос и Баумейстер.
Тем не менее, концепция свободы воли Уоллера по-прежнему приводит к совершенно иному взгляду на справедливость и ответственность, чем у большинства людей сегодня. Никто не был причиной сам: никто не выбирал свои гены или среду, в которой он родился. Поэтому никто не несет окончательной ответственности за то, кто он есть и что он делает. Уоллер сказал мне, что поддерживает идею речи Барака Обамы 2012 года «Вы не строили этого», в которой президент привлек внимание к внешним факторам, которые помогают добиться успеха.
Его также не удивило, что это вызвало такую резкую реакцию тех, кто хочет верить, что они были единственными архитекторами своих достижений. Но он утверждает, что мы должны признать, что результаты жизни определяются различиями в природе и воспитании, «чтобы мы могли принять практические меры, чтобы исправить несчастье и помочь каждому реализовать свой потенциал».
Понимание того, как будет работой десятилетий, пока мы медленно разгадываем природу нашего собственного разума. Во многих областях эта работа, вероятно, принесет больше сострадания: предложение большей (и более точной) помощи тем, кто оказался в плохом положении. И когда угроза наказания необходима в качестве сдерживающего фактора, она во многих случаях будет уравновешена усилиями по укреплению, а не подрыву способности к автономии, которая необходима любому человеку для ведения достойной жизни. Волю, ведущую к успеху — видеть положительные варианты для себя, принимать правильные решения и придерживаться их, — можно развивать, и те, кто находится на дне общества, больше всего нуждаются в этом развитии.
Некоторым людям это может показаться беспричинной попыткой съесть кусок пирога. И в некотором смысле это так. Это попытка сохранить лучшие части системы убеждений о свободе воли, отказавшись от худших. Президент Обама, который защищал «веру в свободную волю» и утверждал, что мы не являемся единственными архитекторами своего состояния, должен был понять, насколько это тонкая грань. Тем не менее, это может быть то, что нам нужно, чтобы спасти американскую мечту — и, действительно, многие из наших представлений о цивилизации во всем мире — в век науки.
Свобода воли реальна — Scientific American Blog Network
Я могу жить без Бога, но мне нужна свобода воли. Без свободы воли жизнь не имеет смысла, ей не хватает смысла. Поэтому я всегда ищу веские и четкие аргументы в пользу свободы воли. Кристиан Лист , философ из Лондонской школы экономики, приводит такие аргументы в своей новой краткой книге Почему свобода воли реальна (Harvard 2019 ).
Я познакомился с Листом в 2015 году, когда после долгих раздумий решил посетить семинар по сознанию в Нью-Йоркском университете. Недавно я добровольно решил отправить ему несколько вопросов, на которые он добровольно ответил. –Джон Хорган
Хорган: Почему философия? Был ли ваш выбор предопределен?
Список: Не думаю, что это было. Подростком я хотел стать программистом или математиком. Только в последние пару лет в старшей школе у меня появился интерес к философии, а затем я изучал математику и философию на бакалавриате. Для докторской я выбрал политологию, потому что хотел заниматься чем-то более прикладным, но в итоге я работал над математическими моделями коллективного принятия решений и их последствиями для философских вопросов о демократии. Может ли голосование большинством дать рациональные коллективные результаты? Можно ли найти правду в политике? Так меня снова потянуло к философии. Но тот факт, что я теперь преподаю философию, связан со случайными событиями, особенно с некоторыми философами, которые меня поддержали.
Хорган: Отрицание свободы воли, похоже, набирает обороты. Как вы думаете, почему?
Список: Отрицание свободы воли, которое мы сейчас наблюдаем, похоже, является побочным продуктом растущей популярности редукционистского мировоззрения, согласно которому все сводится к физическим процессам. Если мы посмотрим на мир исключительно через призму фундаментальной физики, например, то мы увидим только частицы, поля и силы, и кажется, что нет места для человеческой деятельности и свободы воли. Тогда люди выглядят как биофизические машины. Я отвечаю, что такой вид редукционизма ошибочен. Я хочу принять научное мировоззрение, но отвергнуть редукционизм. На самом деле многие ученые отвергают редукционизм, который часто ошибочно связывают с наукой.
Хорган: Вы бы назвали свою веру в свободу воли верой? Вы когда-нибудь, может быть, глубокой ночью сомневались в том, что свободы воли не существует?
Список: Нет, я бы не назвал это верой.
Как я объясняю в своей книге, существуют рациональные аргументы в поддержку взгляда на существование свободы воли. Но это не догма. Если бы новые научные разработки подтвердили строгий детерминизм в психологии, а не в физике, то это было бы свидетельством против свободы воли. Но на данный момент детерминистическая картина психологии не имеет поддержки. Есть ли у меня когда-нибудь сомнения по этому поводу? Не в моей повседневной жизни. Но моя работа как ученого заключается в том, чтобы задавать критические вопросы и тщательно анализировать свои взгляды. Вот почему я очень серьезно отношусь к испытаниям свободы воли и уделяю им много места в своей книге.
Хорган: Можете ли вы дать мне коктейльную версию вашего аргумента о свободе воли?
Список: Не уверен, что это сработает на коктейльной вечеринке. Это будет зависеть от коктейльной вечеринки… Но вот резюме. Моя цель — доказать, что устойчивая форма свободы воли вписывается в научное мировоззрение.
В частности, я согласен с тем, что свобода воли требует преднамеренного действия, альтернативных возможностей, между которыми мы можем выбирать, и каузального контроля над нашими действиями. Но, в отличие от скептиков свободы воли, я не ищу эти вещи на уровне тела и мозга, понимаемых исключительно как физическая система. Скорее, я утверждаю, что свобода воли, выбор и контроль являются эмерджентными явлениями более высокого уровня, такими как познание в психологии и институты в экономике.
Ссылки на свободу воли, выбор и контроль становятся незаменимыми, когда мы думаем о людях таким образом. Мы не смогли бы понять человеческое поведение, если бы не рассматривали людей как агентов, принимающих решения. Было бы невозможно понять людей на уровне миллионов молекул и клеток в их мозгу и теле. И даже если бы мы могли описать человеческое поведение на этом уровне, мы бы не смогли выделить убеждения, предпочтения и другие психологические особенности, которые наиболее естественно объясняют их решения. Это поддерживает отношение к свободе воли, выбору и контролю как к реальным.
Авторы и права: Harvard University Press Теперь вы можете спросить, не противоречит ли это физическому детерминизму? Мой ответ таков: когда мы понимаем людей как преднамеренных агентов, их не следует рассматривать как детерминированных. Есть совершенно понятный смысл, в котором они сталкиваются с развилками на дороге, а именно, когда принимают решения.
Вопрос немного тонкий, но ключевой момент в том, что различие между детерминизмом и индетерминизмом зависит от уровня. Нет смысла спрашивать, является ли данная система детерминированной или индетерминированной упрощенный . Вопрос становится значимым только после того, как мы укажем уровень описания, на котором задаем вопрос. Система может быть детерминированной на микроуровне и индетерминированной на макроуровне. В то время как некоторые интерпретировали бы это просто как «эпистемическое» — из-за отсутствия у нас информации о микросостоянии — я привожу в своей книге аргументы в пользу интерпретации этого явления как реального.
Здесь можно поспорить о наилучшей интерпретации, но и другие признали, что при переходе от более низкого уровня описания к более высокому мы можем наблюдать переход от детерминированного поведения к недетерминированному в системе.
Джереми Баттерфилд выражает эту точку зрения, говоря, что микро- и макродинамика системы не обязательно должна быть «связанной».
Хорган: Сторонники свободы воли утверждают, что эксперименты Бенджамина Либета подрывают свободу воли. Почему они идиоты?
Список: Они точно не идиоты! Они внесли важный вклад в наше понимание механизмов, лежащих в основе произвольных двигательных действий. Они показывают, что, когда участников эксперимента просят выполнять спонтанные движения в выбранное ими время, некоторая активность мозга может быть обнаружена до того, как они почувствуют сознательное намерение действовать. Либет и другие считают это вызовом свободе воли. Я не отрицаю экспериментальных данных. Вопрос в том, как их интерпретировать.
Участники этого обсуждения не всегда точно определяют, что они подразумевают под «причинностью». Например, если мы определим причину как систематический определяющий фактор для результирующего эффекта, то неясно, можно ли считать потенциалы готовности нейронов, измеренные Либетом, причинами действий.
Как признает Либет, субъекты все еще могут прервать первоначально запланированное действие после того, как нейронная активность началась. Либет описывает эту способность как «свободную волю». Другие, такие как мой лондонский коллега Патрик Хаггард, пролили дополнительный свет на то, как эта способность реализуется в мозгу.
Я утверждаю, что если мы применим теорию причинности, наиболее подходящую для гуманитарных и социальных наук, а именно так называемую «интервенционистскую» или теорию «создания различий», то у нас есть основания заключить, что наиболее систематическая причинно-следственная связь объяснения человеческого поведения не всегда будут низкоуровневыми, нейронными, но могут включать более высокоуровневые психологические переменные. Психологический, а не только нейронный, уровень остается гостеприимным для каузальных закономерностей.
Хорган: Нужна ли свободная воля сознания?
Список: Свобода воли и сознание концептуально различны.
Свобода воли, как я ее определяю, требует преднамеренной свободы воли, альтернативных возможностей и каузального контроля над нашими действиями. Сознание — особенно «феноменальное» сознание — требует наличия субъективного опыта от первого лица. Должно быть что-то вроде того, чтобы быть конкретным агентом, как сказал Томас Нагель. Требует ли свободная воля сознания, зависит, среди прочего, от того, требует ли само действие сознания. Я не встраиваю явным образом требование сознания в свое определение агентства. Это потому, что я хочу, чтобы мои концепции были модульными, и я думаю, что могут быть преднамеренные агенты без сознания — например, корпоративные агенты, над которыми я работал с Филипом Петтитом. Еще может оказаться, что на самом деле большинство или все агенты с полномасштабной свободой воли также обладают сознанием.
Хорган: Говоря о сознании, может ли наука когда-нибудь его объяснить?
Список: Трудная проблема сознания, как называет ее Дэвид Чалмерс, связана с тем фактом, что феноменальное сознание включает в себя опыт от первого лица.
Я думаю, что наиболее многообещающими научными подходами к сознанию являются те, которые серьезно относятся к данным от первого лица и стремятся приспособить их, возможно, путем формулирования психофизических гипотез: гипотез о том, как физические процессы связаны с субъективным опытом. Интегрированная теория информации, разработанная Джулио Тонони и другими, является одним из многообещающих подходов, хотя пока нет единого мнения о том, верна ли эта теория.
Хорган: Могут ли нечеловеческие животные, такие как шимпанзе или собаки, иметь свободу воли? Как насчет роботов?
Список: Моя теория проясняет, что поставлено на карту при ответе на этот вопрос.
Чтобы выяснить, обладает ли данная сущность свободой воли, мы должны определить, есть ли у этой сущности преднамеренная деятельность, альтернативные возможности выбора и каузальный контроль над своими действиями. В случае многих нечеловеческих животных я был бы склонен дать положительный ответ. У шимпанзе нет таких агентских способностей, как у людей, но они, возможно, отвечают требованиям агентности. Наши лучшие теории их поведения вполне могут приписать им способность делать выбор вместе с определенным уровнем контроля над этим выбором. Тогда они могут считаться обладающими определенной свободой воли. То же самое можно сказать, хотя и в меньшей степени, о других млекопитающих. В случае с роботами и системами ИИ можно много говорить о том, насколько продвинутыми они станут в обозримом будущем и лучше ли их интерпретировать как преднамеренных агентов. Но с концептуальной точки зрения сложные роботы и системы искусственного интеллекта вполне могут удовлетворять трем требованиям свободы воли.
Это поставит важные вопросы об ответственности.
Хорган: Перестанем ли мы когда-нибудь спорить о сознании и свободе воли?
Список: Это вечные вопросы, с которыми, вероятно, сталкивается каждое поколение. Но даже если мы никогда не придем к консенсусу, философский прогресс все же возможен. Теперь у нас гораздо лучшее понимание соответствующей концептуальной области, чем у предыдущих поколений. Размышление над философскими вопросами может помочь нам прояснить наши концепции и категории и сделать наше мировоззрение более последовательным. Это имеет отношение к науке и к общественным дебатам. Помните, что вопросы, которые мы здесь рассматриваем, носят не только интеллектуальный характер: они определяют наши взгляды на общественно значимые понятия, такие как ответственность и личность.
Хорган: Вы писали о демократии. Как вы думаете, держится ли демократия? У вас есть идеи по его улучшению?
Список: Как и другие, я обеспокоен усилением политической поляризации, подрывом доверия к демократической политике и ростом популизма.
Этому способствовали многие факторы. Высокий уровень неравенства, который мы наблюдаем во многих странах, является одним фактором, а изменения, вызванные глобализацией, — другим. Общественная сфера была преобразована социальными сетями и использованием больших данных. Решением этого кажущегося кризиса демократии не может быть националистический поворот назад или перемотка часов назад к более ранней эпохе. Чтобы оживить демократию, мы должны бороться с неравенством и создать более совещательную демократическую культуру, в которой больший упор делается на гражданские и уважительные дебаты, а не на упрощенную изощренную политику. Для этого мы должны исследовать новые формы политической коммуникации, такие как собрания граждан, и инвестировать в образование. СМИ, в том числе качественная журналистика, также играют важную роль. Демократия не может быть сведена только к голосованию большинством. Голосованию должен предшествовать период тщательного и инклюзивного публичного обсуждения соответствующих вопросов, основанного на наилучшей доступной информации и тщательном рассмотрении доводов за и против различных вариантов.
В моей работе по теории социального выбора, особенно с политологами Джеймсом Фишкиным и Робертом Лускиным, мы рассмотрели, как групповые обсуждения влияют на политические предпочтения участников. Мы заметили, что хотя, что неудивительно, обсуждение не приводит к консенсусу, оно может привести к тому, что мы можем назвать «мета-консенсусом»: общему пониманию того, в чем заключается разногласие. Этот мета-консенсус может помочь нам заручиться поддержкой компромиссных позиций.
Хорган: Вы также пишете об экономике. Мы застряли в капитализме?
Список: Я не уверен, что это так, но я определенно не одинок в том, что считаю, что статус-кво требует серьезных улучшений. Я хотел бы видеть умные формы регулирования, которые сокращают неравенство и повышают экологическую устойчивость, возрождают демократическую культуру и широкое международное сотрудничество. Я нахожу демократически управляемую, сотрудничающую на международном уровне и социально и экологически регулируемую рыночную экономику гораздо более привлекательной, чем недостаточно ограниченные формы капитализма.
Хорган: Стивен Пинкер и Джон Грей спорят о том, все ли хорошо и становится лучше (Пинкер) или все ужасно и становится еще хуже (Грей). Где вы стоите?
Список: Я не уверен, что у нас может быть единая одномерная мера прогресса. По некоторым параметрам дела пошли лучше, по другим хуже. По-прежнему существует крупномасштабное неравенство и бедность как между странами, так и внутри стран; недостаточное соблюдение прав человека; массовая утрата биоразнообразия, деградация окружающей среды и изменение климата. Это вопросы, вызывающие серьезную озабоченность. На этом фоне трудно быть полностью оптимистичным, но слишком много пессимизма тоже бесполезно. Ясно, что необходимы срочные действия для решения многих проблем, с которыми сталкивается человечество.
Хорган: Какова твоя утопия?
Список: «Утопия» — это нечто среднее между «не место» и «идеальное место». В своей классической книге 1516 года Томас Мор использовал этот ярлык для обозначения вымышленной «оптимальной» островной республики и представил себе общество с нормами и обычаями, совершенно отличными от привычных в то время.
На самом деле «Утопия» Мора была одной из первых работ по политической философии, которые я прочитал — кажется, когда я был еще подростком. Хотя утопии интеллектуально увлекательны, я думаю, что вместо того, чтобы следовать какой-то нереалистичной и, в худшем случае, опасной утопии, мы должны сосредоточиться на проблемах, с которыми мы сталкиваемся здесь и сейчас.
Дополнительная литература :
Проблемы разума и тела (бесплатная онлайн-книга, также доступная в виде электронной книги Kindle и в мягкой обложке)
Метапост: Посты о бедности и других социальных проблемах. См. также статью Листа о теории социального выбора в Стэнфордской энциклопедии философии .
См. вопросы и ответы со Скоттом Ааронсоном, Дэвидом Альбертом, Дэвидом Чалмерсом, Ноамом Хомски, Дэвидом Дойчем, Джорджем Эллисом, Марсело Глейзером, Робином Хэнсоном, Ником Гербертом, Джимом Холтом, Сабиной Хоссенфельдер, Стюартом Кауфманом, Кристофом Кохом, Гарретом Лизи, Тим Модлин, Приямвада Натараджан, Наоми Орескес, Мартин Риз, Карло Ровелли, Руперт Шелдрейк, Ли Смолин, Шелдон Соломон, Пол Стейнхардт, Филип Тетлок, Тайлер Волк, Стивен Вайнберг, Эдвард Виттен, Питер Войт, Стивен Вольфрам и Элиэзер Юдковски.